К какому из этих периодов относится трактат Сунь-цзы бин фа, кто именно является его автором и, соответственно, каково время его создания – до сих пор вопросы дискуссионные. Несмотря на новейшие предположения о том, что мудрец Сунь-цзы может отождествляться с полководцем периода Чжаньго Сунь Бинем (IV в. – 316 г. до н. э.) 孫臏, традиционно принято считать, что Сунь Бинь – потомок другого полководца из рода Сунь, который и выступает автором первоначальных материалов трактата. Его имя Сунь У 孫武, происходил он из царства Ци и жил с 544 по 496 г. до н. э., в период Чуньцю.
Карта примерных границ китайских царств периода Чуньцю к VI в. до н. э.
Это было весьма сложное, напряженное время, о котором нельзя не сказать несколько слов. Период Восточного Чжоу не зря имеет прозвание «китайской античности» и также именуется «классическим». Взрыв философской мысли в это время не был случаен, а отвечал конкретной исторической необходимости: на огромной территории в исторически ничтожное время формировались и гибли десятки (!) государственных образований.
К предполагаемому моменту жизни Сунь У (VI–V вв. до н. э.), когда период Чуньцю близился к завершению, основная борьба развернулась между царствами Цинь, Чу, Ци и Цзинь (см. карту). Каждое из них по-своему представляло себе дальнейшее развитие региона, что было обусловлено их местоположением и, следовательно, культурными особенностями. Циньцы постепенно завоевывали Китай с северо-запада, Чу опиралось на земли юга, Ци занимало доминирующее положение на востоке, и, наконец, Цзинь, находясь в центре, сталкивалось со всеми вызовами сразу.
Сунь У происходил из Ци. Политики и мудрецы восточной части Поднебесной[3], куда относилось и царство Ци, в это время славились тонким, изворотливым умом, склонным к сложным интригам. Поэтому неудивительно, что Сунь У (если считать сведения о его происхождении достоверными) выступил автором трактата, исполненного тактического изящества и использующего философию общекитайского стратегического масштаба. Царство Ци всегда больше воевало «умением», а не «числом», такова была его историко-географическая судьба.
Даже согласившись с тем, что автор трактата жил и творил в царстве Ци в V–VI вв. до н. э. (а значит, был современником Конфуция), мы с вами, дорогой читатель так или иначе встаем перед проблемами общей сохранности Сунь-цзы бин фа, проблемой его передачи и нескольких вариантов текста, которые до сих пор так и не решены. Три известные науке гипотезы, датирующие памятник соответственно VI–V, V и IV вв. до н. э., тем не менее не отменяют того, что в известном нам виде трактат окончательно сложился, вероятнее всего, только к имперскому времени, к периоду Западная Хань (III в. до н. э. – I в. н. э.). Поэтому точное время его написания установить объективно сложно, т. к. текст может включать в себя разновременные «напластования», что создает известные трудности в понимании[4]. Следовательно, и попытки приписать его полное авторство какому – либо одному полководцу или мыслителю – скорее искусственны. Ни Сунь У, ни Сунь Бинь, ни кто-либо еще не могут претендовать на единое авторство в силу того, что формировался он в течение достаточно длительного времени, значительно пережив эпоху своего зарождения.
А значит, рассматривать Сунь-цзы бин фа логично скорее в общей связи со всей китайской культурной традицией, поскольку, так или иначе претерпев редактуру, он в любом случае впитал в себя традиции всех основных философских направлений, от конфуцианства до легизма и даосизма, являя собой слепок со всей китайской культуры. В этом – еще один секрет его уникальной привлекательности для читателя. Общая внутренняя логика трактата вне его военной составляющей прослеживается именно в синтезе всех философских традиций[5].
Вопросы структуры и содержания
Читателю, должно быть, неоднократно доводилось слышать о «многозначности» китайских иероглифов и о том, что ту или иную фразу невозможно перевести однозначно. Представьте себе такую картину: некто неизвестный любопытствующий увидел где-нибудь последовательность иероглифов, она его чем-то заинтересовала, и, попав под ее мистическое обаяние, он решил во что бы то ни стало узнать, что же сие значит на его родном языке. После некоторых исканий он находит человека, которого ему аттестовали как «специалиста в китайском». И что же он услышит? Почти гарантированно – фразу: «Нууу, этот иероглиф столько всего может значить, просто так не переведешь». Сей ответ наверняка будет подкреплен демонстрацией пугающе длинной словарной статьи, порой занимающей целый лист и, действительно, включающей в себя более десяти (а то и больше) различных значений одного и того же иероглифа. После чего, как правило, впечатленный любопытный изумленно вопрошает: «Да как вы вообще все это учите и хоть что-нибудь понимаете?!» – и на этом все попытки узнать перевод загадочной фразы заканчиваются, а продемонстрировавший словарную статью знаток возносится в его глазах выше всякого допустимого в приличном обществе уровня[6].
3
Это и Кун-цзы из царства Лу, более известный как Конфуций, и Гуань-цзы (Гуань Чжун) из царства Ци.
4
О такого рода трудностях писал, например, О. В. Зотов [Зотов 1994], который, в частности, полагал, что само расположение глав в трактате противоречит логике ведения боевых действий, так как вопросы стратегии в них «перемешиваются» с вопросами тактики. Мы, однако, придерживаемся иного мнения на этот счет: именно в области военной тактики построение трактата вполне логично, что мы покажем ниже в структурном анализе; верно, однако, другое: по трактату действительно «хаотично» разбросаны различные максимы китайской традиционный мысли, и между ними, на первый взгляд, не прослеживается иерархической связи. Однако, по нашему мнению, может быть выявлена связь иного рода – в трактате отражена сама внутренняя логика китайской культурной традиции.
6
Увы, это же порождает невероятное количество «шарлатанов-знатоков», запутывающих людей уверениями, что «эта фраза непереводима, она слишком многозначна». К сожалению, много таких и в переводческой среде, что создает вокруг китайского ненужный ореол «непостижимости», что совершенно излишне для и без того трудного языка.