Эту оплеуху Йене на всю жизнь запомнил. Глухой, полоумный, ходит он с сумой по хуторам, побирается. А девичья любовь так его и колет. Куда бы бедняга ни пришёл, везде находится одна воструха, которая непременно спросит: «Что, Иене, много красоток в твоей деревне?» И Иене аж весь просияет: «О да, они там такие ладные да статные!..»
Горный тролль
Перевод Е. Рачинской, Л. Амеличевой, Ю. Митяиной
В высокой чёрной скале жил горный тролль. Только раз увидел он солнце — и окаменел.
Веками лежал он в мрачных горных чертогах и стерёг богатства: серебро, золото и драгоценные камни. Своим сиянием груды сокровищ озаряли тёмные своды, а когда тролль шевелился, раздавался звон золотых монет.
Однажды услыхал тролль про небесное золото — солнце — и захотел заполучить его. Не для того чтобы радоваться его лучам — нет, просто чтобы владеть им, прятать его в своём огромном медном сундуке.
И вот как-то ночью вылез тролль из горы и принялся рыскать по ущельям, опрокидывая на ходу каменные глыбы и обломки скал. Рёв его раздавался на всю округу. Так тролль искал солнце… Подумать только, как бы оно сверкало в его медном сундуке! Ночь долгая, так что в конце концов он непременно найдёт небесное золото! И тролль раскидывал и крушил камни так, что грохот стоял повсюду и искры сыпались с гор.
Далеко-далеко меж горных вершин будто бы что-то блеснуло. «Что ещё может так сверкать в темноте; наверное, это и есть солнце», — подумал он.
Тьфу, да это лишь жалкое озерцо! Нет, так солнце не найдёшь, это ясно. Лучше взяться за дело поосновательнее. Но как?
И он уселся на вершину горы Ротанутен и задумался.
Но и думать оказалось нелегко — не легче, чем найти солнце. Ой, как трудно двенадцатиголовому троллю договориться с самим собой. Какой уж тут покой для размышлений! Головы орут, перебивают друг друга — одни ссоры да склоки. Да-а, в ту ночь на Ротанутен была страшная перебранка! Головы плевались так, что слюна летела во все стороны, корчили друг другу рожи и даже бились лбами от злости. Спокойным оставалось только туловище, на котором они сидели. Всю ночь так и про-ругались. Фу, страсть какая! Будто стучали по жестяному ведру, по стеклу камнем возили, били стенные часы, грохотали отбойные молотки, да в придачу гнусаво орали коты — такой стук, визг, рёв и шум разносились в темноте.
…Между тем рассветало. Медленно струясь, разливался свет. Солнце согреет и обрадует всех — никого, ничего не забудет. Скорбящих и счастливых, ликующих и трусливых — всех покроет оно своими нежными поцелуями. Лучи солнца не знают ненависти…
И вот первая заря восходит над тёмной горной грядой. Словно отнялись языки у голов. Ужас охватил тролля, в диком страхе бросился он бежать, перепрыгивая горные пики и вершины. Прочь! Быстрее, спрятаться в темноте, среди золота и серебра! В бессильной ярости тролль заскрежетал зубами и до крови прикусил свои злые языки, скрючились грубые пальцы, жилы напряглись, словно стальные дуги.
И тут настигло его солнце. У тролля закружились головы, подкосились ноги, он упал и окаменел… А в это время маленький горный цветок в расщелине распускал свои лепестки с серебристыми каплями росы навстречу новому дню.
…Далеко внизу, в долине, где светятся маленькие окошки, живёт бедный народ, и терзает его страшная нужда. Зима там долгая и суровая. Слишком долгая для таких бедных людей. Только снег да ветер, ветер да снег… А наверху, на горе, так высоко, что кружится голова, застыли в камне скалящиеся гримасы! Тёмными ночами снятся они людям, пугая и угрожая…
Ведьма
Перевод Е. Рачинской
Про то, что старый Чёрт рыскает по горам и долам и все подметки себе истер, все знают.
Но есть у него и свита. Погляди-ка на старую ведьму, притулившуюся на горном уступе; верно служит она старому Чёрту, вернее служанку ещё поискать. Жалованье у неё, правда, невелико, но она довольна. Последний раз Чёрт отплатил за носки, что она ему связала, пощекотав её под мышкой: «У-тю-тю-тю!» Щекотал до тех пор, пока у неё ноги судорогой не свело. И спросите меня, чем не достойная плата!
«А как же старик без носков-то будет, горемычный! Свяжу ему тёплые да ноские. Нелегко Чёрту нынче, почти никто и знаться с ним не желает — разве что те, на кого ему самому наплевать. Вот и приходится бегать язык на плечо из-за какой-то пары-тройки жалких душонок, да и то попадается одно барахло, годное разве что на блошином рынке торговать средь прочего хлама. Куда ни придёт, всюду ему от ворот поворот: „Не знакомы с тобой, мил человек. Извиняйте! Прощайте!" Да уж, свяжу носки бедняге, он их честно заслужил…» «Р-р-р-р-р», — рокочет прялка.
— Да разве ты не дарила ему пару носков к Рождеству?
— Дарить-то дарила, да вот только поистрепались они изрядно — смотреть больно. А чего ж ещё ждать? Ведь шалопай какой, носится повсюду и в дождь, и в снег, и в жару, и в стужу — нет бы переобуться хоть раз. В конце концов на ногах остались одни паголенки[2]. И что вы думаете — старик стянул их пониже, а дыру пенькой замотал. Так и бегал, пока всё в клочья не изодрал.
И знаешь, шерсть для чёртовых носков не простая, а то проку от неё было бы мало. Ворсистая да вычесанная, лежит она в ведьминой корзинке, однако уж больно чудна на вид. Смешана шерсть эта и с глупостью, и с оговорами, и со сплетнями, и с завистью, и со злобой — словом, с чертовщиной всякой. Но больше всего с глупостью — её, почитай, больше половины — потому как глупость придаёт нити лёгкий сероватый оттенок и носки получаются наимягчайшие, о таких лишь мечтать.
Но не только носки Чёрту вяжет ведьма. Рядом с корзинкой у неё ворох всякой всячины для распрекраснейших пакостей и ворожбы. С этой работой тоже надо поспеть к сроку. Так что крутись прялка, чтоб только искры летели!
На горе Колсос
Перевод Е. Рачинской
Давеча в гостях у мадам[3] Сювертсен йомфру[4] Энерсен горевала о зле и греховности мира. Из глаз капали слёзы величиной с кофейные зёрна, а из носа текло так, что клетчатый носовой платок не знал роздыху.
И кто бы, чёрт возьми, мог подумать, что она ведьма! Однако через пару часов она уже смазывала дома свою метлу.
На горе Колсос готовился великий шабаш. Сам Чёрт обещался пожаловать, да ещё и скрипку с собой прихватить. Как тут не принарядиться! И потому все ящики комодов йомфру Энерсен были выдвинуты, и везде раскиданы кружева, панталоны, флакончики с нюхательными солями, кринолины, шиньоны и всякая прочая красота. Долго ли, коротко ли, наконец йомфру Энерсен собралась в дорогу. Села верхом на метлу, крикнула: «Неси на гору Колсос!» — и вылетела через дымоход, только сажа заклубилась.
Но на сей раз за дверью пряталась кухарка Анна и подсматривала за хозяйкой сквозь замочную скважину. Сначала она никак не могла взять в толк, с чего это вдруг йомфру Энерсен наряжается на ночь глядя, но, когда увидела, как та достает из ящика рог и мажет чем-то метлу, Анне всё стало ясно. И ей страсть как захотелось тоже попасть на шабаш. Ну хоть один-единственный разочек! «Греха великого ведь в этом не будет, — подумала она. — Веселья в жизни и так никакого — отскребай день-деньской котлы да сковородки».
Взяла Анна ящик от комода и намазала его дно погуще тем же зельем. «Надо только раньше госпожи вернуться, она ничего и не заметит», — решила кухарка.
Правда, через дымоход в ящике протиснуться было трудновато, но когда Анна вылетела на простор, оказалось, что лучшего перевозочного средства и не придумаешь — во всяком случае, то, на чём обычно сидят, в аккурат разместилось. Тут Анна перевернулась вверх тормашками, и ей показалось, будто весь шар земной падает из комодного ящика в глубокую чёрную дыру…
Облака были точно сваляны из мягкой шерсти, и луна перекатывалась из одного в другое словно начищенная до блеска монета. Анне так захотелось дотронуться до неё!.. Но это она решила оставить на потом… Ящик стремительно несся вперёд.
4
Йомфру — в Норвегии XIX — начала XX века незамужняя женщина из среднего сословия, например, дочь лавочника, ремесленника, управляющего, шкипера или мелкого чиновника.