И вот тут, пока он стоял, скрючившись, и чувствовал себя полностью затравленным, его посетила очень простая мысль, отчего-то никогда прежде ему не являвшаяся. «Выбор есть всегда. Сделай его. Соскользни вниз, в воду. Несколько мучительных мгновений — и все твои несчастья кончатся навсегда. Больше ни перед кем не придется держать ответ, и линек больше никогда не просвистит в воздухе, обрушиваясь на твои ребра. Довольно стыда, разочарования и унижений… И что самое важное, тебе уже не придется запоздало раскаиваться в решении, которое ты сейчас примешь. Не будет даже напрасной молитвы о том, чтобы все стало как прежде. Один миг решимости — вот и все, что требуется от тебя…»
Брэшен приподнялся и начал перегибаться через фальшборт, пытаясь найти в себе силы хоть раз принять судьбоносное решение по собственной воле. Он даже воздуху в грудь побольше набрал, полагая, что именно так следует собираться с духом для одного-единственного необратимого шага…
И увидел за бортом ЭТО.
Оно скользило в воде, беззвучное, словно течение времени. Громадное гибкое тело ловко пряталось в кильватерном буруне, и его присутствие трудно было заподозрить. Брэшен нипочем бы и не заметил его, если бы не лунный луч, нечаянно блеснувший на чешуе.
Несчастный юнга так и замер с полной грудью воздуха: легкие свело болезненной судорогой. Он хотел заорать во всю горло, так, чтобы примчались вахтенные и подтвердили, что ему не причудилось, — в те времена морских змеев видели до того редко, что иные сухопутные крысы вовсе не желали верить в их существование. Но Брэшен помнил и то, что рассказывали о змеях бывалые моряки. «Увидевший эту тварь, — говорили они, — лицом к лицу повстречал смерть». И мальчик со всей ясностью понял — объяви он о том, что на поверхности показался морской змей, это сочли бы дурным предзнаменованием для всего корабля. И был только один способ отвести от него злую судьбу. Он, Брэшен, попросту свалится с рея[11], когда кто-нибудь (конечно, случайно!) не сможет удержать рвущийся на ветру парус. Или опять же случайно свалится в приоткрытый люк, чтобы сломать себе шею. Или просто однажды бесследно исчезнет посреди длинной и скучной ночной вахты…
Он только что был нешуточно близок к тому, чтобы совершить самоубийство, но в этот миг твердо решил, что совсем не собирается умирать! Ни от собственной руки, ни от чьей-то еще! Нет уж! Он вытерпит это треклятое плавание, он останется жив, он сойдет обратно на берег и вернется в прежнюю жизнь. Он отправится к отцу, он будет умолять и валяться у него в ногах как никогда прежде. И они примут его обратно в семью. Может быть, уже не в качестве наследника фамильного состояния Треллов, но, право, какое это имело значение! Да пускай Сервин будет наследником, а ему, Брэшену, вполне хватит и доли младшего сына. Он бросит пить, он оставит азартные игры, он навсегда забудет циндин… И вообще сделает все, чего бы ни потребовали от него дед и отец…
Брэшен внезапно обнаружил, что цепляется за жизнь той же мертвой хваткой, какой вцепились в фальшборт его намозоленные пятерни.
А бесконечное чешуйчатое тело все так же легко скользило в кильватерном буруне…
Вот тут и случилось самое скверное. То, что доселе продолжалось во снах. Змей понял, что проиграл. Понял, что не дождется добычи… а Брэшен с содроганием осознал, что мысль о самоубийстве, о милосердном забвении в темной воде пришла ему не сама по себе. Ему ее подсказали извне, и сделала это чешуйчатая тварь, сопровождавшая судно.
Такое же содрогание охватило подростка, когда он обнаружил руку Фарзи, накрывшую его пах…
Змей небрежным движением покинул пенистый след судна и предстал перед его глазами весь, во всей своей жуткой красе. Он был длиной в пол корабля и так и переливался яркими красками. Он двигался безо всякого видимого усилия, словно струясь вместе с водой. Его голова вовсе не была клиновидно-плоской, как у змей, живущих на суше, нет, у него был крутой лоб и два огромных глаза с каждой стороны, и шея выгибалась, как у породистого коня, и бахрома ядовитых шипов колыхалась под челюстью…
Чудовище легло в воде на бок, показывая беловатую чешую брюха и созерцая Брэшена одним мерцающим глазом. Этот взгляд вконец лишил его мужества — юнга шарахнулся прочь от фальшборта и чуть не на четвереньках удрал назад в форпик. Этот взгляд и до сих пор заставлял его просыпаться посреди ночи, корчась от ужаса. Взгляд громадного круглого глаза, лишенного бровей и ресниц, был подобен человеческому. В темно-синей глубине его таилась вполне человеческая насмешка…
Альтии ничего так не хотелось, как наконец-то принять ванну из настоящей пресной воды. Она взбиралась по трапу на палубу, и каждая мышца в ее теле отзывалась болью, а в голове стучало. Слишком уж спертый был воздух в кормовом трюме. Ну, наконец-то она выполнила, что требовалось. Теперь можно уйти к себе. И вымыться! Хотя бы обтереться с помощью влажного полотенца. Переодеться. Немножко вздремнуть, если повезет… А потом пойти к Кайлу для окончательного разговора. И так уже она этот момент слишком долго откладывала, и чем дальше, тем хуже становилось на душе. Пора уже собраться с духом и сделать решительный шаг. А там — будь что будет. Она примет и переживет все…
— Госпожа Альтия? — Едва она высунулась на палубу, как увидела перед собой Майлда. Юнга неуверенно улыбался, как бы извиняясь перед ней и одновременно предвкушая: ой, что-то будет! — Тебя капитан спрашивает!
— Отлично, Майлд, — отозвалась она спокойно. И в самом деле — отлично. Стало быть, не удалось ни вымыться, ни тем паче поспать. Прямо лучше не бывает… Она на мгновение задержалась лишь для того, чтобы пригладить волосы да поплотнее заткнуть рубашку в штаны. Когда она некоторое время назад надевала то и другое, это была ее самая чистая пара рабочей одежды. А теперь грубая бязь рубахи, промоченная потом, липла к лопаткам и шее, а штаны были перемазаны смолой и облеплены клочьями пакли — в трюме было тесно и грязно. И на лице наверняка остались разводы. Ну и наплевать. Ну и пусть Кайл обрадуется такому ее виду, вообразив, будто получил преимущество…
Она нагнулась якобы для того, чтобы застегнуть башмак, и украдкой прижала ладонь к дереву палубы. На миг прикрыла глаза — и вобрала ладонью толику силы «Проказницы».
— О корабль, — тихо-тихо, словно молясь, прошептала она, — помоги мне выстоять перед ним…
И выпрямилась, чувствуя, как крепнет ее решимость.
Стояли сумерки. Альтия шла по палубе, направляясь к двери в покои капитана, и моряки отводили глаза. Все, мимо кого она проходила, были страшно заняты. Либо просто смотрели в другую сторону. Она не оглянулась проверить, глядят ли они ей в спину. Расправив плечи и подняв голову, она шагала навстречу своей судьбе.
Короткий стук в дверь. Грубый голос ответил ей изнутри. Альтия вошла и на мгновение замерла на пороге, пока глаза привыкали к желтому свету лампы. Краткого мига хватило, чтобы на нее накатила сокрушительная волна ностальгии. Но тоска эта относилась не к какому-то дому на берегу — Альтия вспомнила, какой была когда-то эта каюта. Вон на том крючке висел непромоканец ее отца, а в воздухе витал аромат его любимого рома… А вон в том уголке он повесил для нее гамак — это когда он впервые взял ее с собой на «Проказницу», чтобы маленькая дочка всегда была у него на глазах… А теперь поверх всего привычного и такого домашнего воцарился принесенный Кайлом беспорядок и хлам. Альтия ощутила, как внутри просыпается гнев. Даже полированный пол был весь исцарапан — наверное, у Кайла где-нибудь в подошве сапога торчал гвоздь. Нет, Ефрон Вестрит такого бы не потерпел. Карты, валяющиеся неубранными, грязная рубаха, болтающаяся на спинке стула… Отец не выносил беспорядка в корабельном хозяйстве, и его собственная каюта не была исключением.
11
Рей — на парусном судне горизонтальная поперечина на мачте, служащая для крепления и натяжения парусов.