Воротясь из паломничества
Родина
Только Родина и осталась…
Остальное — зола и тлен.
Не разгонит мою усталость
Ветер путинских перемен.
Не разгонит, не растревожит…
А когда случится беда,
Только Родина и поможет
Пережить мои холода.
И когда переменный ветер
Разметает родной язык,
Только Родина и ответит
Мне на мой отчаянный крик.
Все разъехалось, разбежалось,
Разменялось вслед за страной…
Только Родина и осталась…
Но она осталась со мной.
Русский бунт[1]
Светало. Вставало светило.
И тело, пройдя через мрак,
внезапно себя ощутило
готовым для будущих драк.
Я встал, отшвырнув одеяло,
и крикнул в оконную гнусь:
«Ну, кто там с мечом и забралом
опять посягает на Русь?
В какой развеселой кибитке
к нам катит шальная беда
и чьи ядовитые свитки
на наши летят города?
Кто пробует снова и снова
посредством поступков и слов
коварно разрушить основы
моих православных основ?
Кто хочет владеть и княжить
на землях наших отцов?
А поворотись-ка, враже,
открой мне свое лицо!»
Я крикнул. И стало тихо.
Умолк иноземный гул.
И в комнату черное Лихо
вошло и уселось на стул:
«Ты звал, и я появилось.
Но прежде чем рваться в бой,
кого же, скажи на милость,
ты видишь перед собой?
Ты сам у себя в полоне
и сам себе худший враг.
Ведь это твои ладони —
жесткие, как наждак,
глаза со зрачками психа,
в которых застыл дебош…
Я твое русское Лихо.
Ужели не признаешь?»
«Прочь, порождение мрака!
Дай мне сразиться с врагом!» —
«Охолонись, рубака.
Нет никого кругом».
Расправив могутные плечи,
Я вышел вершить дела.
И пал от цирроза печени
На самом краю села…
Лежал я светло и тихо
Несбывшимся бунтарем.
И плакало русское Лихо
Над русским богатырем…
Воротясь из паломничества…
Как близок путь от счастья до беды.
Как годы пролетают мимо, мимо…
Нет времени испить глоток воды
с источника Святого Серафима,
припасть к мощам и обрести покой
и жить во имя, ради и во благо,
покуда под рукой течет рекой
бумага. Терпеливая бумага.
Она готова вынести на свет
и боль мою, и строки покаянья…
Но времени опять безбожно нет,
и нет в душе любви и состраданья.
Вся жизнь моя — овражистый пустырь,
и с каждым днем овраги шире, шире…
А мне б уехать в город Алатырь
и позабыть о суетливом мире.
Окончить путь в мужском монастыре
под крылышком отца Иеронима…
Но дух томится в тесной конуре,
а годы пролетают мимо, мимо…
Велик и грозен счет моих долгов.
Но, может быть, на станции доставки
зачтется мне без подписи и справки,
что я прошел четыреста шагов
по краешку дивеевской канавки…
У черты…
Идя путем фатальным и летальным
По пыльным тропкам выжженной страны,
Я научился выглядеть нормальным
В глазах друзей, начальства и жены.
Я научился русское ненастье
Переносить с улыбкою шута
И делать экивоки новой власти
Из глубины газетного листа.
Пройдя сквозь революции и войны,
Похоронив надежды и мечты,
Я научился выглядеть спокойным
У края, над обрывом, у черты…