Я раздвинул штору. Автоматически зажегся свет над мойкой.
— Красиво, будто выложено мрамором, — прошептала женщина.
— Это так называемый водный сланец, он ярко блестит от влаги. Поэтому его еще именуют водяным камнем. Но стоит ему высохнуть — покрывается налетом, точно пылью, в этом его главный недостаток, и здания, облицованные таким камнем, лет через пять становятся похожими на рисовую лепешку. Из-за этого, наверное, и прекратили добычу.
— Да-а, здесь у вас не чувствуется женской руки, — многозначительно засмеялась женщина, увидев в мойке грязную посуду, накопившуюся за пять дней.
— Откуда ей здесь взяться?
— Помыть?
— Не беспокойтесь. У меня заведен порядок мыть посуду раз в неделю. — Я разделил тушеную рыбу, которую мне дал продавец насекомых, часть положил в рот, другую протянул женщине. — Надо бы ее в холодильнике держать, но она только что куплена и, думаю, испортиться не успела.
— Спасибо. — Женщина стала жевать, ее губы сжимались и разжимались, как резиновые. — В рыбе много белка и нет жира, полезно для здоровья.
— Мне уже поздно думать о здоровье… — Откровенно говоря о своем расплывшемся теле, я хотел продемонстрировать ей, какой у меня открытый характер. — Но эта рыба, по-моему, для вкуса обвалена в крахмале с адзиномото[6]. А глютаминат натрия очень вреден при повышенном давлении.
— Слышите? Кажется, собака лает.
— Тут может послышаться все что угодно. Здесь множество туннелей и пещер. Мы находимся как бы в огромной трубе.
— В иностранных телевизионных фильмах действие часто происходит в огромных старинных зданиях с железными воротами и сторожевыми псами во дворе. Если мы попали в такой фильм, то пора пускать музыку, картина уже началась.
— Чудачка.
— Почему?
— Чудачка в хорошем смысле. Фантазерка.
— Не издевайтесь. Когда он меня ругает, говорит обычно, что у меня мозги набекрень.
— Мне противен этот гнусный тип.
— Может, он такой потому, что сам себе противен?
— Что значит «такой»?..
— Кофе сколько ложечек? — сменила тему женщина.
— Если варить крепкий — пять. — Может быть оттого, что мы находились в столь необычном месте — между мойкой и унитазом, — я испытывал странное волнение; все, что было вокруг, исчезло, как в детстве, когда, играя в прятки, залезешь в шкаф. — Мне не нравится, как он к тебе относится. Слишком уж он деспотичен.
— Он болен, ничего не поделаешь.
— Болен? Чем же?
— Раком…
Точно перелистывая назад страницы недочитанной книги, я попытался восстановить в памяти свое впечатление от зазывалы.
— Раком, говоришь? Каким?
— Спинного мозга. Лучше бы я вам не говорила. Один из видов лейкемии. Только пусть это останется между нами. Он сам еще не знает об этом.
— И тяжелая форма?
— Разве можно говорить о тяжелой или легкой форме, когда речь идет о раке? Ему жить осталось всего полгода.
— Послушай, только скажи правду… в каких вы с ним отношениях?
— Мне бы не хотелось этого касаться.
— Почему он зовет тебя «девочка»?
— Наверное, хочет, чтобы посторонние терялись в догадках, какие между нами отношения.
— Ловля форели на живца?
— Пожалуй.
— Но ведь обычно, когда речь идет о раке, диагноз сообщают только близким родственникам.
Мы испытывали взаимное раздражение, будто, играя в прятки, в шкаф залезли разом два малосимпатичных друг другу человека. Вместо ответа женщина показала рукой вверх. Опершись локтями о парапет мостика, зазывала и продавец насекомых, жуя рыбу, смотрели на нас.
— Кофе будем пить здесь.
— Спускаемся. — Продавец, уперев руки в бока, потянулся. — Это и времени меньше займет, и посуду убрать легче.
— Все-таки давайте попьем наверху, — замахал руками зазывала и, обойдя опору, сбежал по лестнице. — Мне нужно кое-куда, терпежу нет.