Вокруг бассейна квебекцы и бельгийцы соревнуются в шумности веселья. Они и не друзья, и не коллеги, хотя стремятся к одной цели: РАЗВИТИЕ, магическое слово, облачающее в благородные одежды и самые лучшие, и совершенно бесполезные намерения. Они соперничают между собой, убеждая местных, что их форма развития лучше, чем у оппонентов. Они схожи только в одном - они устраивают невообразимый гвалт. Хорошо бы придумать определение этим белым, которые разговаривают, смеются и пьют лишь для того, чтобы бассейн осознал их важность, нет, даже не так, просто заметил сам факт их существования. Выберем слово «шумность», потому что здесь на самом деле шумно, а еще шум обладает некой непрерывностью, постоянством, напоминая бесконечное карканье. Все они живут в этой тихой, скромной, зачастую лживой стране и постоянно шумят, как крикливые, шумные животные. А еще у них вечная течка. Они шумят как дышат, тишина для них смерть, а задницы руандиек - неосвоенная целина. Они - шумные исследователи задниц третьего мира. Лишь немцы, высаживаясь в отеле значительными силами, словно батальон въедливых бухгалтеров, могут соперничать в шумности с бельгийцами и квебекцами. В этом отеле французские шишки не останавливаются. Они запираются в «Меридиане» с высокопоставленными руандийцами и чистыми шлюхами, которые потягивают виски. Здесь же редко встретишь чистую шлюху. Местные потаскухи пьют пепси, ожидая, пока их выберут, предложат местного пива, а потом, может быть, даже виски или водки. Но, будучи реалистками, они довольствуются просто пепси и хотя бы одним клиентом.
Валькур, тоже уроженец Квебека, правда, он об этом почти забыл, записывает свои наблюдения, что-то бормоча, частенько яростно, порой ласково, но всегда демонстративно. Чтобы знали или по меньшей мере вообразили, что он пишет о них, чтобы спросили, что он сочиняет, и поинтересовались его книгой, которую он пишет с тех пор, как отошел от Проекта. Порой он просто делает вид, что пишет, чтобы показать, что он не пустое место, что он серьезен и всегда настороже, словно искушенный философ, которым он прикидывается, когда не находит себе других оправданий. Валькур не пишет книгу. Он водит ручкой по бумаге, чтобы заполнить время между двумя глотками пива или дать понять окружающим, что его не стоит беспокоить. На деле, подобно сарычу на ветке, Валькур не спешит расправлять крылья, он ждет, когда подвернется какой-нибудь аппетитный кусок.
С другого конца террасы неторопливо и почти торжественно приближается руандиец, вернувшийся из Парижа. Об этом можно догадаться по его спортивному костюму: он совсем новый, и от его слепящей желто-зеленой раскраски не спасают даже солнцезащитные очки. За столом иностранцев злобно посмеиваются. За столами, занятыми местными, слышатся восхищенные возгласы. Парижский руандиец парит, словно на ковре-самолете. С ручки его кейса из крокодиловой кожи свисают этикетки «Первый класс» и «Гермес»[2]. Кроме престижных ярлыков в кармане, возможно, есть и лицензия на импорт какого-нибудь товара далеко не первой необходимости, который он продаст втридорога.
Он заказывает вербену с мятой так громко, что три вороны срываются с ближайшего дерева. Жантий, девушка-стажерка, только что окончившая курсы социальной помощи, не знает, что такое вербена и мята. Смутившись, она бормочет так тихо, что сама себя не слышит: есть только два сорта пива - «Примус» и «Мюзиг». Не слушая ее, со своего ковра-самолета руандиец уточняет, что желает, естественно, самое лучшее, даже если оно и стоит дороже всего. Тогда Жантий приносит ему «Мюзиг», которое для некоторых лучшее и уж точно для всех самое дорогое. Валькур лихорадочно пишет. Он описывает эту сцену и свое негодование, тут же вставляет несколько фраз об ужасной коррупции в Африке, но с места не двигается.
Руандиец из Парижа кричит: «Дура, я знаком с министром туризма. Грязная тутси[3], спишь с белым, чтобы работать в отеле». Он вопит, получив «Мюзиг» вместо чая. А Жантий, чье имя так же красиво, как и ее грудь, столь острая, что того и гляди прорвет накрахмаленную сорочку; Жантий, чье лицо еще красивее, чем грудь; Жантий, чья задница в своей дерзкой юности волнует больше, чем лицо и грудь вместе взятые; Жантий, которая никогда ни улыбнется, ни заговорит - так ее смущает и парализует собственная красота, - Жантий плачет. Несколько слезинок и всхлипывания - это все, что есть у молодых девушек, пока меж их ног не поселился запах мужчин. Вот уже полгода, устроившись между ног Агаты, которая приходит к нему в номер, когда у нее нет клиентов, потому что боится ночью возвращаться пешком в квартал Ньямирамбо, Валькур думает лишь об одном; вот уже полгода он не испытывает прежнего возбуждения с Агатой, потому что хочет сделать Жантий женщиной, вот уже полгода он возбуждается лишь тогда, когда замечает между столов на террасе или в столовой прелестную грудку Жантий; полгода Валькур лелеет лишь одну мечту - «вставить» Жантий, любимое выражение Леото[4], придуманное им после знакомства с женщиной, которая, оказавшись более жестокой, чем все самые ужасные слова Поля, растерзала его буквально в клочья и оставила истекать кровью, словно неумело разделанную тушу в мясной лавке.
3
Основное население Руанды составляют три этнические группы: хуту (бахуту), тутси (батутси) и пигмеи тва (батва).
4
Леото Поль Фирмен Валантен (1872 - 195б), французский писатель, чьи произведения, в особенности 19-томный «Литературный дневник», вызывали неоднозначную реакцию критиков и читателей.