Когда он, презирая опасность, появился среди толпы с тем, чтобы оказать людям помощь, то восторженные крики достигли своего предела, и, казалось, сама болезнь была вынуждена уступить его всемогуществу. Для защиты остальной части империи и Петербурга он приказал оцепить Москву, что было исполнено с легкостью. Покорность благодарного народа была безгранична. Между тем бедствие усиливалось, с каждым днем увеличивалось количество заболевших холерой. Один из лакеев, прислуживавших в спальне императора, умер через несколько часов после того, как вошел в нее, одна жившая во дворце женщина умерла, несмотря на все принятые для нее меры. Император выходил в город каждый день, он посещал общественные заведения и, казалось, пренебрегал опасностью, так как теперь уже все знали об эпидемии. Однажды, во время обеда с несколькими приглашенными, императору неожиданно стало плохо, и он вынужден был выйти из-за стола. За ним последовал врач, напуганный так же, как и все остальные. Вскоре он возвратился, чтобы передать нам приказ императора продолжать обед. Тем не менее, обед был прерван, и мы пребывали в самом ужасном беспокойстве. В этот момент в дверях появился сам им император, сказавший, что нам нечего волноваться. Тем не менее, у него болело сердце, его бил озноб и проявились другие первые признаки болезни. К счастью, после нескольких обильных потоотделений и благодаря принятым лекарствам, он вскоре был поставлен на ноги, и уже на следующий день мы полностью убедились в его выздоровлении.
После того, как он отдал все необходимые распоряжения, он сам наблюдал за выполнением таких из них, как постройка госпиталей в различных частях города, бесплатная помощь бедным, снабжение Москвы продовольствием, создание приютов для детей, которых холера сделала сиротами. Утром 7 сентября после 10-ти дневного пребывания, император уехал из Москвы и вечером приехал в Тверь. Он остановился во дворце, в котором когда-то жила великая княгиня Екатерина со своим супругом тверским генерал-губернатором принцем Ольденбургским. Здесь в специально отведенной комнате врач обработал нас хлором, отвратительный запах которого уже надоел мне в Москве, где его использовали во многих домах. Затем дворец и небольшой сад были оцеплены часовыми с тем, чтобы полностью отделить нас от города. Таким образом, нас заперли и подвергли карантину. Этим самым император хотел дать пример подчинения правилам, предписанным санитарным законом. Нас всех очень хорошо устроили в этом небольшом дворце. Свита Его Величества состояла из моего бывшего начальника в посольстве в Париже графа Толстого, генерал-адъютантов Храповицкого и Адлерберга, адъютантов Кокошкина и Апраксина, а также врача Арендта. Утром мы все были заняты разбором бумаг, которые ежедневно получали из Петербурга и Москвы, затем пошли прогуляться по маленькому и очень плохо ухоженному саду. Император развлекался, стреляя ворон, а я подметал дорожки от упавших за осень листьев и от первого выпавшего снега. За прекрасным обедом встретилось все наше общество, после которого все разошлись по своим комнатам с тем, чтобы вновь соединиться вечером в помещениях императора, где была организована игра. Одиннадцать дней мы провели так в нашей тюрьме, которая была очень удобной, но все же несколько наскучила нам. По истечении этого срока мы вернулись в Царское Село.
Тем временем из Бельгии прибыла новость о восстании, которое сместило принца Оранского. Его брат принц Фредерик был принужден заново захватить Брюссель, но, продержавшись там всего несколько дней и оказавшись вынужденным уйти из этой столицы, он оставил всю страну во власти восстания, которое было лишь скромным и смешным подобием парижских событий[10].
Тем не менее, пример был опасен, в Брюсселе, как и в Париже, победила партия разрушения, во Франции, как и в Бельгии, законность была вынуждена отступить перед беспорядками, а монархия — перед идеями демократии. Разгоряченные легкими успехами в этих двух странах головы должны были вдохновить всех недоброжелателей и придать им смелости. Варшава была этим полна. Бездумное повторение французских доктрин уже в самом начале великой революции потрясло слабые головы поляков и привело к разделу Польши. Сейчас был произведен тот же эффект, послуживший сигналом к заговорам и к началу враждебных действий.
Уже на протяжении некоторого времени были заметны признаки роста революционных заговоров среди нескольких знатных родов, в чем неоднократно уверяли великого князя Константина. Сначала он просто не хотел в это верить, затем он назначил следствие, которое велось весьма неэффективно, так как считалось, что это дело огорчает великого князя. Несмотря на свой подозрительный характер, ему было отвратительно видеть виновных среди тех, кого он считал своими. Представители знатных родов, жившие рядом с его садом Бельведер, обычно поддерживались им, можно сказать, что они были возвышены его заботами, они были из числа тех, кого называли «его людьми». Вечером 24 сентября[11] император получил известие о том, что 17 числа вечером Варшава стала ареной кровавых событий.
10
На полях помета Николая I: «Эта новость застала нас в Москве вечером того дня, когда я почувствовал себя плохо. Тем же вечером я отправил приказ в Военное министерство, <нрзб.> и моему брату Константину о переводе армии на военное положение».