– Как это мы два месяца живем здесь и не знали, что здесь всё на виду и все дамы? – сказал Герцен.
Я успокаивала его, говоря, что в комнате никого нет и это не окно, а зеркало. Но, по-видимому, он уже не вполне ясно понимал речь. Мы с Наташей завесили зеркало черной шалью; это успокоило Герцена на время, но он все-таки тревожно смотрел на карнизы и всё хотел что-то схватить руками, а иногда показывал пальцем куда-то вдаль. Беспокойство его усиливалось.
Поутру он сказал доктору, что желает перейти в другую комнату, а по отъезде Шарко велел достать всё, во что бы переодеться, и хотел встать.
– Эта комната не моя, – говорил он, – это комната в пансионе Ровиго. Я встану и взгляну, куда выходят окна: на улицу или на двор.
Настало время обеда, Наташа не хотела идти без меня, потому мы вышли все; едва сели в столовой, как Ольга, заметив мое беспокойство, сказала, что пойдет посмотреть, не нужно ли чего больному, и выбежала из комнаты; но это не могло меня успокоить. Я встала и пошла к нему. Наташа последовала за мною. Мы застали Александра Ивановича в большом волнении, глаза его беспокойно блуждали по комнате. Он потребовал свой портфель (который всё время лежал под его подушкой). Наташа подала. Дрожащими руками он открыл его, пересчитал ассигнации и отдал его опять Наташе, говоря:
– Положи всё в шкап, запри и ключ отдай Натали. Потом стал беспокоиться о своих часах.
– Что, если мои часы украли? – говорил он. – Как мне тогда быть?
– Не беспокойся, – сказала я, – часы твои в шкапу. По-видимому, он не слыхал этого и стал говорить по-немецки.
– Быть может, ты желаешь видеть Мейзенбуг? Не позвать ли ее? – сказала я.
– Что ты, – отвечал он, – она давно умерла, ты позабыла.
Наконец беспокойство больного достигло крайних пределов. Он был уверен, что возле его комнаты собрались дамы, и требовал объяснить им, что не может встать. Чтобы успокоить его, я уходила в другую комнату, но он не верил.
– Нет, ты не так скажешь, – говорил он, – я сам пойду.
Тогда Наташа села у кровати и тихо клала его ноги на постель, когда он спускал их, чтобы уйти.
Я села по другую сторону и также старалась удержать Герцена, целовала ему руки. Он смотрел на всё равнодушно.
Наташа не знала еще, что означает желание уйти… Когда она встала и вышла на минуту из комнаты, то Александр Иванович сказал твердо:
– Ну, Натали, не удерживай меня более, пусти....
– Куда же ты хочешь идти? – спросила я.
– Я хочу уехать отсюда, – отвечал он.
– Подождем, мой друг, до утра, – отвечала я. – Ольга и Лиза еще спят, а как проснутся, мы поедем все вместе.
– Нет, – возразил он, – до утра мне ждать нельзя. Да и зачем брать Лизу? Ведь мы никуда не едем. Пусти же меня.
– Нет, одного не пущу, возьми и меня с собой, – сказала я.
– Дай руку, если хочешь. Пойдем и предстанем перед судом Господа.
Когда бред усиливался, он кричал кому-то вверх:
– Monsieur, arrêtez l'omnibus, je vous en prie, ou une voiture â quatre places. Pardon, madame, que je ne me lève pas, j'ai des jambes rhumatismales. Pouvons-nous profiter de votre voiture, monsieur, cela ne vous fâche pas?89 Пусти меня, Натали, никто не хочет приехать последним.
– Подождем Лизу, – сказала я.
– Нет, не удерживайте меня. Я боюсь, чтобы Ольга и Мейзенбуг не сделали скандала, тогда весь Париж узнает, им нечем будет платить. Надо поскорее взять омнибус… – И он закричал сильным голосом: – Arrêtez-vous pavillon Rohan 24990! – a потом продолжал разговор с каким-то господином, сидящим наверху: – Monsieur, me voyez-vous de lé haut, moi je vous vois très-bien d'ici91. Какие огромные агенты теперь, я давно его знаю, ездил с ним в омнибусе.
Затем он стал просить шляпу. Я отвечала, что шляпа в шкафу. Тогда он стал собирать одеяло и придавать ему форму шляпы. Руки у него дрожали, и он передал мне одеяло, говоря:
– Натали, держи. Я возьму наши вещи, и пойдем. Возьмем с собою Тату. Я готов.
Затем Герцен опять требовал омнибус или карету. Дыхание становилось всё труднее и труднее, слова менее ясны, скоро он перестал говорить.
Время было за полночь.
Вероятно, жажда его мучила: он несколько раз хотел взять в рот одеяло. Я поняла, что он хочет пить, и сказала Тате:
– Дай ему выпить с ложечки.
Раза два он взял охотно, потом не мог или не хотел. Он дышал всё тяжелее. Моно помог положить его повыше, чтобы легче было дышать. Затем позвали Ольгу и Лизу, которые также спать не могли.
Все стали кругом его кровати; Тата держала его левую руку. Взоры Александра были обращены на нее. Я держала его другую руку. Ольга и Лиза стояли возле кровати за Татой, Мейзенбуг позади, а Моно у ног. Пробило два часа. Дыхание становилось реже. Тата попробовала дать ему пить, но я сделала ей знак не тревожить его. Дышал он всё тише. Наконец наступила та страшная тишина, которую слышно. Все молчали, как будто боясь нарушить ее.
89
Сударь, возьмите, пожалуйста, омнибус или четырехместную коляску. Извините, сударыня, что я не встаю: у меня в ногах ревматизм. Можем ли мы, сударь, воспользоваться вашей коляской, если это вас не обеспокоит? –