В этом году, старшая моя дочь Елена вышла в замужество за Петра Алексеевича Гана, артиллерийского штабс-капитана, умного, отлично образованного молодого человека. Отец его, тогда уже умерший, генерал-лейтенант, родом из Мекленбурга, принадлежал к старой дворянской немецкой фамилии, а мать, имея восемь человек взрослых детей, вышла вторично замуж за Н. В. Васильчикова, родного брата князя Иллариона Васильевича. Мы с женою очень неохотно согласились на брак нашей дочери, по причине ее слишком ранней молодости, ей было всего шестнадцать лет; но я испытал многократно в моей жизни, что того, что определено Провидением, никак нельзя предотвратить.
Между тем, как в этом, так и в последующем 1831 году, я продолжал мои разъезды по колониям. В 1831 году, в первый раз, появилась в Европе холерная эпидемия, распространившаяся повсеместно. Болезнь эта, не смотря на свои частые повторения, и до сих пор мало исследована и верных средств против нее никаких не открыто, тогда же она еще более устрашала своею малоизвестностью. В Екатеринославе холера свирепствовала с особенным ожесточением; у нас в доме в продолжении десяти дней умерло шесть человек дворовых людей. Жена моя оказала при этих несчастных случаях, истинно христианское самоотвержение: она сама ухаживала за больными людьми, давала им лекарства, оттирала и утешала их. И за всем тем, болезнь не коснулась ее, все это время она оставалась невредима и совершенно здорова.
В 1832 году продолжались те же занятия мои, те же разъезды, как и в предыдущем. По поводу отъезда графа Воронцова за границу, на время отсутствия его, Новороссийским краем и Бессарабией управлял граф Федор Петрович Пален. С его выдающимися способностями, отличным образованием, он мог быть прекрасным администратором, но по беспечности характера и по предвзятому предубеждению, что в России, при том направлении и ходе дел, какое было вверху, нельзя сделать много внизу, — вообще делал мало, слишком мало, говоря сам, что он может только «rectifier quelques choses.»
В 1833 году произошло несколько замечательных событий в моей жизни. Летом (которое, мимоходом сказать, было в Новороссийском крае весьма печальное всеобщим неурожаем) я отправился с женою и детьми в Пензу, к тестю моему князю Павлу Васильевичу, убеждавшему нас приехать к нему, чтобы еще раз увидеться в этой жизни. Он был уже стар, слаб и слеп, хотя духом и умом так же бодр и свеж, как в молодости. Он передал нам во владение одни из своих двух имений, состоявшее из двух сот душ, в числе коих 70 душ дворни. Имение было малоземельное, к тому же заложено в банке. Мы сочли за лучшее продать его, тем более, что представился покупщик, давно желавший купить его, именно граф Закревский. Тесть мой проводил свои старые дни почти в одиночестве; частью в своем имении Кутли, частью в собственном доме в Пензе, перехоронив всю большую семью свою, которую мы некогда застали в селе Знаменском в первый наш приезд к нему. Только множество портретов, покрывавших стены, напоминали о бывшем когда-то оживленном семейном круге его.
По счастью, несколько близких, преданных людей внимательно заботились о нем, вся домашняя прислуга обожала его, а потому мы могли быть покойны в отношении ухода и попечений о нем. Не смотря на старческие немощи, аппетит у князя сохранился прекрасный. Он всегда был замечательный гастроном, любил хорошо и вкусно покушать, как и все в его семье, не исключая моей Елены Павловны. Каждый день, после сытного, обильного обеда, усевшись за чашкою кофе, князь неминуемо обращался к своей дочери с вопросом: — «Ну, Еленушка, а что мы завтра будем обедать?» и начиналось серьезное, продолжительное совещание о завтрашнем обеде, которое я старался не слушать, ибо, от пресыщения сегодняшним обедом, противно было думать о какой бы то ни было еде. Князь возил нас в свою деревню Кутлю, старался занимать и увеселять, как мог, катал в линейке по своим борам и рощам, где дети собирали грибы и костенику. Перед нашим отъездом, он благословил нас и внуков старинными, родовыми образами в дорогих окладах[39]. Прощание наше было грустнее прежних, по сомнительности надежды еще увидеться с ним.
Пробыв в Пензе около двух месяцев, мы возвращались обратно в Екатеринослав чрез Москву, где остановились недели на три. Однажды, читая газеты, я нечаянно увидел о последовавшем преобразовании колонистского управления. Конторы иностранных поселенцев упразднялись, а оставлялся только один «попечительный комитет», под председательством Инзова, с крайне ограниченным штатом. По приезде в Екатеринослав, выяснилось, что я был определен членом этого комитета, с тем же самым содержанием, какое я получал. Приходилось переезжать на жительство в Одессу, продавать за бесценок дом с прекрасным, огромным садом, со всеми почти двадцатилетними обзаведениями и приспособлениями для наших удобств, с огромной дворней, и перебираться на житье в город, где все было несравненно дороже, нежели в Екатеринославе, — что, конечно, расстраивало нашу жизнь, составляло крупную неприятность. Но делать было нечего. Без службы обойтись я не мог, Мы решились переехать и, дабы хоть несколько уменьшить необходимые расходы на жизненные потребности и хозяйство, — купить в окружностях Одессы небольшое именьице. Я поехал в Одессу прежде один и приискал подходящее именьице в сорока верстах от Одессы, деревню Поликовку, по соседству с имением графа Потоцкого, Севериновкою.
39
В числе этих образов, как драгоценная святыня, хранится у внуков князя Павла Васильевича серебряный, массивный крест с св. мощами, с давних пор принадлежавший этой ветви князей Долгоруких, по преданию, доставшийся им, как завещанное благословение от их предка, великого князя Михаила Черниговского, замученного в татарской орде.