Никакой надежды остаться в живых ни у кого не было, и все-таки временами появлялись проблески надежды на спасение. Эти искры быстро потухали и опять вспыхивали.
Вот из уст в уста передавался слух, что в Бутовском лесу появился партизанский отряд и в случае «акции» партизаны выступят в защиту евреев. Поговаривали, что немцы эвакуируются из Пинска, так как партизаны предъявили им ультиматум. Заговорили, что больше убивать евреев не будут, и в это же время разнеслась черная весть, что роют ямы на Суломирских[7] хуторах. Все эти слухи большей частью возникали в доме Баси, третьем доме от моста, где разместилась импровизированная молельня.
Катастрофа надвинулась теми же шагами и в том же виде, как и в других городах и местечках. Первыми признаками надвигающейся катастрофы было то, что евреев перестали брать на принудительные работы в поместья и фольварки; стали отбирать заказы у портных, сапожников, других мастеровых; толпы крестьян шныряли у заграждения гетто, жадно заглядывая туда; еврейских детей, работавших пастухами у крестьян, отправили обратно в гетто. Они бежали в гетто с плачем, заливаясь слезами — детские сердца предчувствовали свою страшную судьбу. Гетто было заперто и окружено разбойниками-полицаями. Каждого, кто пытался переступить границы гетто, расстреливали на месте.
Наступили сумерки. Находясь лицом к лицу со смертью, евреи начали бежать из гетто. Бежали несмотря на сильную стрельбу. Речка Стубла стала красной от еврейской крови. Люди падали, но продолжали бежать. Каждый думал, что лучше погибнуть убегая, чем быть уведенным к ямам. Бежали мужчины с женами и детьми, женщины с детьми, сами дети.
Почти треть Серниковского гетто бежала. Многие из бежавших были расстреляны, в основном когда бежали через мост или переправлялись через Стублу. Остальные погибли на следующий день, то есть на третий день после Рош-Гашана (еврейский Новый год[8]).
Гестаповцы, одетые в черные мундиры — мундиры смерти — прибыли ночью. Чтобы замаскировать свое появление, палачи еще у въезда в местечко — на Вичевских песках — выключили на автомашинах фары. Они прибыли на больших автомашинах. В ту ночь евреи уже не спали и хорошо слышали приезд гестаповцев. Некоторые евреи пытались спастись в последнюю минуту, но только отдельным удалось бежать из гетто.
За евреями пришли на рассвете. Как разбойники, бегали ради наживы из дома в дом крестьяне. Немцы и украинские полицаи шныряли по всем уголкам, сараям, подвалам, чердакам, штабелям дров и бревен — не укрылся ли где еврей. Всех гнали на Погурок — центр местечка — и здесь их грузили на машины — хуже чем скот. Многие прыгали с автомашин, но их сейчас же ловили и расстреливали на месте.
У Суломира были вырыты ямы. Этот слух оказался верным. Всех гнали или везли к ямам у Суломира, в четырех-пяти километрах от Серников.
Перед экзекуцией начальник гестапо произнес речь перед толпой крестьян, сбежавшихся сюда, как на спектакль. Он выговаривал крестьянам за то, что они плохо охраняли гетто и поэтому многие евреи сбежали в лес. Он предупредил, что рейхсфюрер будет недоволен проведенной здесь «акцией» — на свете не должен остаться ни один еврей.
Евреи стояли в немом горе. Старики обратили свои глаза к небу в ожидании, что в последнюю минуту свершится чудо.
Столинский хасид[9] Меир Винер сейчас же после речи гестаповского коменданта начал читать вслух молитву, которую все, даже маленькие дети, повторяли слово в слово.
…Ураганом пуль из винтовок, автоматов и пулеметов евреев загоняли в ямы и расстреливали. Многие из них были заживо засыпаны землей.
Лишь один еврей, мясник Лейбл Фиалков, выбрался из ямы после ухода гестаповских палачей и полицаев. Голый, он ночью прибежал в лес и рассказал нам об ужасной гибели евреев Серниковского гетто, описать которую не в состоянии человеческая рука.
Глава 2
В поле и в лесу
В тот вечер, в канун серниковской резни, я также бежал из гетто. Со мною бежали и дети моей сестры. Перед бегством я зашел в мой родительский дом, где жила жена моего брата — Хая с детьми. Я предложил ей идти со мною, но она была в состоянии полной апатии и не хотела, как сказала, подвергать опасности жизнь детей… Перед уходом из дома я взглянул на них, как бы предчувствуя, что прощаюсь с ними навсегда. Я запечатлел в своей памяти их лица, и до сих пор они стоят перед моими глазами.
9