Как только Марина Цветаева вошла в мою комнату, она бросилась обнимать и ласкать кота Василия и кошку Зосю. Зося имела особенный успех. Затем она разделась, села за письменный стол и начала что-то писать. Я думала, не снизошло ли вдохновенье, и робко спросила, что она пишет.
„Почему вас интересует? — сердито возразила М.И. — Это моя рабочая записная книжка, у вас тоже такая есть. Дома я бы записать не успела, а тут я могу“. Я покорно принялась готовить чай, в надежде, что запись не слишком затянется, наконец М.Ц. с удовлетворением отложила ручку и положила тетрадь в матерчатую хозяйственную сумку, которую всегда брала с собой, приговаривая: „А вдруг я что-нибудь куплю“.
Разговор был сбивчивый, скачущий. Обо мне — ни одного вопроса. Записываю, что запомнила:
— Люблю физику, ее загадочные законы притяжения и отталкивания. Похоже на любовь и ненависть.
— Люблю все больше, ничего маленького. И кошек, а не котят. Кошками не брезгаю, пускай спят на голове, как они это любят. Удивительна их манера появляться, осторожность при прохождении между вещами.
— Вы говорите — трудно. Трудно было всем. Новалис сидел у окошка, Гёте поздравлял герцогинь с днем рожденья.
— Нечего рассматривать ножки и ручки у красивой женщины, важно общее и целое.
— Глаза у Адалис — аллеи, но куда?.[254]
— В дом отдыха!
— Книга принадлежит тому, кто ее больше любят. (Она иногда это доказывала практически.)
— Это у вас гравюры, я знаю, что такое гравюры.
— После такого обилия талантов — Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилев, Кузмин, Мандельштам, Ходасевич — все это сидело за одним столом — природа должна успокоиться! Неудивительно, что сейчас нет имен…
Я сказала, что мне нравится ее посвященье Маяковскому — „архангел-тяжеловес“…
М.Ц. с удовольствием пробормотала стихи и прибавила:
— Хам… Он в Париже безнадежно был влюблен в хорошенькую, сидел, как медведь, и молчал. А она? Там, во Франции, — все на шутке, на улыбке… А вообще — люди как везде. Приехал в Москву, и опять такая же история. Его самоубийство — прекрасный лирический поступок.
— Я несколько раз выступала в Париже с чтением своих стихов. Был случай — после выступленья получила брошь с нарисованной на ней головкой Рафаэля. В приложенной записке одно слово — „Вы“.
— Волькенштейн сказал мне стихотворенье своего пятилетнего сына: „Мост кирпичный, черепичный, пичный, пичный мост“. Мне нравится: передает ритм поезда.
После первого посещения я получила от М.Ц. письмо:
„Воскресенье, 9 декабря 1940 г.
Милая Ольга Алексеевна,
Хотите — меняться? Мне до зарезу нужен Державин — хотите взамен мое нефритовое кольцо (рука), оно счастливое, и в нем вся мудрость Китая. Или — на что бы Вы вообще обменялись? назовите породу вещи, а я соображу.
Я бы Вам не предлагала, если бы Вы очень его любили, а я его очень люблю. Есть у меня и чудное ожерелье богемского хрусталя, вдвое или втрое крупнее Вашего. Раз Вы эти вещи — любите.
Думайте и звоните!
Всего лучшего! Привет Зосе. Она обмен одобрит, ибо кольцо будет закатывать (под кровать), а ожерелье — объест ягодки.
М.Ц.“
Обмен совершился в следующий ее приход. Я выговорила еще право прочесть М.Ц. несколько своих стихотворений. После каждого прочитанного она разливалась потоком попутных мыслей, но в результате прослушанья сказала: „Вы — большой поэт. Я очень редко говорю такие слова. Обычно слушаешь, слушаешь автора и произносишь неопределенные звуки: гм, км, ого, угу… Но вы поэт без второго рожденья…“
— Хороша книга Асеева о Маяковском..[255]
Ахматова — прекрасный поэт, прекрасная женщина, прекрасная мать», — говорила М.Ц. еще при первом свидании. В этом раз она сказала: «Ахматова на мое письмо ничего не ответила…»
Увидела на столе в Парижском издательстве плохой перевод стихотворений Пушкина и тут же сделала новый, вызвавший всеобщее одобрение.
— Когда мы уехали из Борисоглебовского, все наши книги забрал Х.Я. Встретила его теперь, но на мой вопрос о нашем имуществе он ответил насмешливой шуткой.
Был уже январь, на улице продавались елки. М.Ц. сказала: «Что такое елка без Христа?»
— Много раз приходилось бегать по лавкам за какой-нибудь селедкой, но (хихикнув) чистить ее, как настоящая горничная, я не умею…
— Аля такая блестящая… (о дочери).
– «Вас очень любят», — говорил мне на днях один из прилитературных людей, знаете, из тех, которые везде бывают… С другой стороны, мне надо продать вязаную кофточку, и не знаю, куда обратиться.