Мара, — сказал я тихо, — я знаю, кто ты.
Кто?
Ее блестящие глаза пристально взглянули в мои.
Ты — волшебница. Правда, Женя?
Правда!
Догадались? Как я рада! Я сразу увидела, что вы меня поймете. Как же вы это узнали?
Ты знакома с мальчиком-месяцем…
Ты так легко ходишь!
У тебя такие глаза, такое сердечко…
И такое волосы…
Ты по ночам не спишь, ты ничего не ешь, у тебя…
Ты такая чудная!
Мальчики мои! Ты, Кира, — золото, ты, Женя, — бриллиант! Нет, вы оба — аметисовые сердечки, как у меня не шее!
А другие знают, что ты волшебница?
Никто не знает!
Даже Лена?
И она не знает, — только вы, мои золотые, серебряные мальчики! Недаром у вас аквамариновые глаза! Это такой драгоценный камень морской воды.
Ты любишь море?
Вы любите стихи, да? Ну, слушайте:
Мара кончила.
Имя морское, душа морская, — может быть, она русалка?
Ты, русалка, Мара?
Я все — и волшебница, и русалка, и маленькая девочка, и старуха, и барабанщик, и амазонка, — все! Я всем могу быть, все люблю, всего хочу! Понимаете?
Конечно, ты волшебница!
Закройте глаза!
Когда мы их открыли — она уже исчезла.
Часы в гостиной пробили двенадцать.
Снова ночь, снова вспыхивающий огонек папиросы, снова моя рука в спутанных волосах волшебницы Мары. Лица ее не видно; от всей Мары — только голос. Три перекликающихся голоса в темноте.
Кира, что по-твоему, старость?
Это когда ходят с палкой, надевают очки и кашляют. Все лицо в складочках, и после каждого слова: «э-э-э».
А по-твоему, Женя?
Это когда мальчик растет, растет и вдруг седой станет и у него уже внуки.
Ты бы хотел быть старым?
Нет, старому страшно. Идет, ничего не видит и раз — под конку! А ты бы хотела быть старой?
Тоже нет. Сейчас мне семнадцать лет, и я все могу. Хочется лезть на дерево — лезу, кататься по ковру — катаюсь. Мне все позволено. Но представь себе пожилую даму, лезущую на дерево, — нелепо, правда?
Мы расхохотались.
Вот видите, вам смешно. А по-настоящему это не смешно, а ужасно. Положим, я живу все дальше и дальше. Мне уже не семнадцать, а двадцать семь, а тридцать семь, а сорок семь лет. Обо мне говорят уже не «молодая девушка», а «пожилая дама». От меня требуют разумного поведения, спокойного взгляда на жизнь, знания ее. А в глубине я все тот же сорванец, та же семнадцатилетняя, с тем же сердцем и той же душой. Я прекрасно знаю, что кататься по полу со старым лицом — нельзя, невозможно, нелепо, смешно. Мне приходится сдерживать себя, изменять настоящей себе из-за этого старого лица, — быть почтенной дамой, над которой я сама смеюсь. Это ужасно, ужасно!
Ты, наверно, уж скоро будешь старой?
Лет через десять, то есть не старой, а среднего возраста. Это еще хуже… Впрочем, довольно об этом!
Она вздохнула и положила голову рядом с моей на подушку. Мне вдруг захотелось ее утешить.
Ты — волшебница, а волшебницы всегда молодые и красивые. Я читал в сказках.
И у тебя ведь волшебная палочка, — добавил Женя.
Мара слегка приподняла голову, мягко щекоча меня по щеке волосами:
Какие вы оба умные! Конечно, я не могу состариться. Я только пошутила, я ничего не боюсь. Довольно об этом! Будем говорить о веселом. Расскажите мне что-нибудь страшно глупое!
Мы про глупое ничего не знаем, — с достоинством ответил Женя.
Мы, когда были маленькие, очень много говорили глупостей, но теперь мы все позабыли, — отозвался я.
Жалко! Ну, тогда другое. Ты, Кира, начни что-нибудь рассказывать, потом будет продолжать Женя, за Женей я. Начинай, Кира!
Когда один человек играл на рояле, у него сломался палец. Он пошел на улицу и схватил одного другого человека за руку и оторвал у него палец. Тот разозлился и пошел к городовому. Тогда тот, с роялем, тоже оторвал у городового палец. Городовой заплакал, и другой человек тоже. И вот они плакали, плакали, плакали…
Довольно, Женя, дальше!
И вот ни плакали, плакали, и вокруг них уже было целое озеро. Против городового жила одна девочка. Она выбросила свои калоши из окна, потому что они ей надоели. А ей как раз нужно было ехать на бал. Вот она вышла на улицу и видит: всюду вода, все извозчики потонули, и от домов — одни крыши. Как же теперь без калош?