Поясню эту мысль одним примером. Приверженцы Митры сравнивали следование своей религии с военной службой. Поступив на нее, неофит принимал присягу (sacramentum), напоминающую ту клятву, которую приносили новобранцы в армии, и, несомненно, точно также на его тело раскаленным железом ставился несмываемый знак. Третьей в мистической иерархии была степень воина (miles), и в дальнейшем посвященный вступал в святое воинство непобедимого бога и под его командованием сражался против сил зла. Все эти идеи и обряды настолько хорошо согласуются с тем, что мы называем маздеистским дуализмом, в рамках которого вся жизнь осознается как борьба со злыми духами, и настолько неотделимы от самой истории митраизма, всегда представлявшего собой прежде всего религию солдат, что они, несомненно, были присущи ему еще до появления на Западе.
С другой стороны, мы находим похожие концепции в христианстве. Сообщество верующих называется — это выражение до сих пор остается в обиходе — «воинствующей Церковью». В древности уподобление Церкви армии доходит до мелочей[5]; крещение неофита является клятвой в верности, приносимой им воинству, под знамена которого он встает как новобранец. Христос — это «царь», верховный военачальник своих учеников, они составляют когорты, которые под его командованием побеждают демонов; отступники суть дезертиры, храмы — лагеря, благочестивые ритуалы — воинские учения и стояние в карауле, и так далее.
Если кто-то полагает, что Евангелие проповедовало мир и что христиане долгое время питали отвращение к воинской службе, препятствием к которой была их вера, то он будет готов предположить a priori, что христианская мысль испытала влияние воинственного культа Митры.
Но тем не менее это не так. Тема militia Christi (воинства Христова) появляется уже у самых ранних церковных писателей, в посланиях св. Климента и даже апостола Павла. Невозможно допустить, чтобы уже в ту эпоху имела место имитация митраистских мистерий, которые тогда еще не обладали большим значением.
Однако если изучить историю самой этой идеи, можно заметить, что, по крайней мере во времена Империи, мисты Исиды также рассматривали себя как святое воинство, состоящее на службе у богини, а еще раньше стоики часто сравнивали человеческое существование с войной, и даже астрологи называли человека, покорившегося воле Судьбы и отказавшегося от всякого протеста, «воином Рока»[6].
Таким образом, подобное видение жизни и особенно жизни религиозной было очень распространено уже в начале нашей эры. Оно явно предшествовало как христианству, так и митраизму и сложилось в азиатских военных монархиях Диадохов. Здесь солдат более не является простым гражданином, защищающим свое отечество, это чаще доброволец, привязанный к особе своего царя узами священного долга. В воинственных государствах, оспаривавших наследство Ахеменидов, эта личная преданность превалирует над любыми национальными чувствами или вовсе заменяет их. Нам известно о том, какие клятвы там приносили подданные своим обожествленным повелителям[7]. Они давали обет защищать и поддерживать их даже ценой своей собственной жизни, всегда быть друзьями их друзей и врагами их врагов; они посвящали им не только свои дела и слова, но даже мысли. Их долг состоял в том, чтобы полностью отказаться от своей личности ради своего монарха, равного богам. Священное «воинство» мистерий — не что иное, как та же гражданская этика, рассматриваемая в религиозном ключе. Благочестие при этом соединяется с лояльностью.
6
Некоторое количество текстов о религиозных «воинствах» собрано мною в: Mon. myst. Mithra, I, p. 317, n. 1. Конечно, можно обнаружить и другие: Апулей, Met., XI, 14: Ecohorte religionis unus («один из когорты данного культа» — об одном из мистов Исиды); Веттий Валент(V, 2, р. 220, 27, ред. Kroll): «воины Судьбы»; VII, 3 (р. 271, 28): (достойно воевать с трудными обстоятельствами). Ср. Минуций Феликс, 36, §7: Quod patimur non est poena, militia est («То, что мы претерпеваем не есть наказание, это — военная служба»). — Можно привести также расхожее выражение поэтов эпохи Августа — «воинств Венеры» (Проперций, IV, 1, 137; ср. I, 6, 30; Гораций, Od., III, 26 и, главное, параллель, предложенную Овидием, Amor., I, 9, 1 слл. и Ars amat., II, 233 слл.). — Уже Сократ в Апологии Платона (р. 28 Е) мимоходом сравнивает свою философскую миссию, назначенную ему свыше, с военными действиями, которые он выполняет по приказу архонтов; однако наибольший вклад в развитие идеи Бога как «стратега» внесли стоики: ср. Capelle, Schrift von der Welt (Neue Jahrb. fur das klass. Altert., XV), 1905, p. 558, n. 6, и Сенека, Epist., 107, 9: «Лучше всего следовать за Богом без возражений; плох тот воин, который со вздохами следует за полководцем».