А.П. Смирнов произвел детальное сопоставление глиняной посуды и погребальной обрядности Рождественского могильника именьковской культуры[37] с соответствующими материалами славянских Волынцевского поселения и могильника, показавшее их соответствие. Это был революционный для науки того времени вывод, так как впервые на основе археологических данных был поставлен вопрос о проживании в Среднем Поволжье значительного славянского массива. Ранее он ставился учеными только на основании данных письменных источников (Гаркави 1870; Кляшторный 1964).
В дальнейшем выяснилось, что именьковская культура не имеет местных корней и толчком к ее формированию стала миграция (или миграции) населения с запада – из ареала культур полей погребений (зарубинецкой и развившейся из нее киевской, пшеворской и черняховской), в рамках которых при различии взглядов по ряду конкретных вопросов большинство археологов-славистов ищет предков исторических славян (Славяне 1993). По наиболее обоснованным выводам, на рубеже эр и в первые века нашей эры предки исторических славян были основой зарубинецкого и киевского населения (Третьяков 1982)[38], в рамках пшеворской культуры праславяне занимали ее висленский и верхнеднестровский регионы[39], в черняховской культуре с праславянами связан преимущественно район Верхнего Поднестровья (Баран 1981; 1983; 1988; Баран, Гопкало 2005; Седов 1994а: 270; 2002: 186–187) и, возможно, частично также подольско-днепровский регион (Седов 1994 а: 270–277 и сл.; 2002: 186–191 и сл.).
Именно выходцы из этих регионов и сыграли решающую роль в становлении именьковской культуры (Матвеева 1981; 1986; 1988; 2004: 65–74; Седов 1994 а: 309–311; 2002: 245–249; Богачев 2011: 47–61, 72–78).
Учитывая то, что к сложению именьковской культуры привел целый ряд миграций из ареала культур полей погребений (преимущественно из районов, связываемых с предками исторических славян), и то, что в ее сложении приняло активное участие местное население (финно-угорское, иранское и т. д.), вполне обоснованной выглядит гипотеза Д.А. Сташенкова о гетерогенности населения именьковской культуры (Сташенков 2005; 2006). Это позволяет предполагать, что разные группы именьковцев могли иметь разные имена, восходящие к тем названиям, которые они имели на «прародине».
Наблюдения А.П. Смирнова о близости именьковских материалов и славянских памятников днепровского левобережья нашли свое законченное воплощение в работах В.В. Седова, как бы «развернувшего» выводы А.П. Смирнова и выступившего с обоснованием тезиса о том, что не славяне с днепровского левобережья мигрировали в Среднее Поволжье, а, напротив, именьковцы в конце VII в. ушли в район Левобережья Днепра, где стали основой населения волынцевской культуры (Седов 1994: 59–63; 1994 а: 315; 1995: 193–194). Исследование В.В. Седова показало, что волынцевские традиции являются продолжением именьковских в:
– фактуре теста, технологии производства глиняной посуды и в ее формах (сопоставимы именьковские и волынцевские горшки с цилиндрическим венчиком и высокими плечиками, миски, сковородки), а также в орнаментации сосудов (для обеих культур единственным орнаментом оказываются пальцевые вдавления по венчику);
– устройстве жилищ и ям-кладовок;
– погребальном обряде: для обеих культур характерны грунтовые могильники с захоронениями по обряду трупосожжения на стороне;
– экономической жизни: именьковцы и волынцевцы использовали одни и те же сельскохозяйственные орудия, культивировали одни и те же растения, выращивали одних и тех же животных, одинаковой была у них доля животноводства и охоты в хозяйственной жизни (Седов 1995: 194).
Выводы В.В. Седова о генетической связи именьковской и волынцевской культур были поддержаны частью исследователей (см., напр.: Приходнюк 1998: 75–76; Матвеева 2004: 77), в то же время существует и ряд других гипотез об истоках волынцевского населения: автохтонная (О.В. Сухобоков), луки-райковецкая (А.М. Обломский), дунайская (А.В. Григорьев, О.А. Щеглова), и ныне вопрос о генезисе волынцевской культуры остаётся до конца не решённым. Тем не менее ряд фактов указывает на лучшую обоснованность именьковской гипотезы генезиса волынцева относительно других.
Гипотеза А.М. Обломского и его соавторов о формировании волынцевской культуры в результате миграции населения с Правобережья Днепра, из ареала пражской и сменившей её луки-райковецкой культур (Гавритухин, Обломский 1996: 133, 144–147; Обломский, Родникова 2014), была подвергнута В.В. Седовым аргументированной критике: «Свое видение исторических событий, имевших место в конце VII в. при становлении волынцевской культуры, недавно изложили И.О. Гавритухин и А.М. Обломский (Гавритухин, Обломский 1996: 133, 144–147). Исследователи полностью согласны с тем, что сложение этой культуры было обусловлено экспансией в Днепровское левобережье новых масс славянского населения, но полагают, что миграция исходила из каких-то более западных областей. При этом верхушка прежнего (пеньковско-колочинского) населения в результате столкновений погибла (обилие невостребованных кладов в волынцевском ареале), а оставшиеся группы смешались с пришельцами. Мысль о западном происхождении пришлого населения покоится исключительно на распространении в южной части волынцевской культуры глиняных печей. Но таким образом можно было бы еще решить вопрос о происхождении отопительных устройств волынцевских жилых построек, но никак не проблему происхождения всей культуры, которая требует анализа всего комплекса составляющих ее элементов. Вопрос об истоках глиняных печей волынцевской культуры решается И.О. Гавритухиным и А.М. Обломским довольно поверхностно. Действительно, подобные печи выявлены на поселениях второй половины V–VI вв. в верховьях Западного Буга, Сана и Горыни.
37
Сам А.П. Смирнов, правда, датировал именьковскую культуру IV—V вв. и считал ее финно-угорской, а Рождественский могильник он относил к более позднему времени (VI—VIII вв.) и считал его независимым по отношению к ней памятником, связанным с миграцией в Среднее Поволжье славян с Левобережья Днепра. Ныне принадлежность Рождественского могильника к именьковской культуре не вызывает сомнений. И наблюдения А.П. Смирнова являются важным аргументом в пользу славянской этнической атрибуции как минимум части её носителей и их связи со славянами днепровского левобережья.
38
Намеченная П.Н. Третьяковым линия развития от зарубинецких памятников через позднезарубинецкие древности к киевской культуре, а от нее – к пеньковской и колочинской культурам нашла поддержку ряда археологов (Е.А. Горюнов, Р.В. Терпиловский, О.М. Приходнюк, А.М. Обломский и т.д.) и к настоящему времени основательно разработана.
39
Проблема выделения славян в рамках полиэтничной пшеворской культуры исследована в ряде работ И.П. Русановой и В.В. Седова: Русанова 1976: 201—215; 1990; Седов В.В. 1994: 166—200; 2002: 97—125. Итоги исследований праславянских пшеворских памятников верховий Днестра подведены в монографии Д.Н. Козака: Козак 2008.