Вернувшись туда, где мне случилось жить в предэкзаменационные дни, я открыл эту книгу. И мне открылась МОЯ литература. Ахматова. Хлебников. Мандельштам. Ходасевич. Бунин.
И Гумилев. Вполне понятно, что в конце первого курса я уже делал доклад о творчестве Гумилева на студенческой научной конференции. Он был, конечно, постыдно щенячьим, но в перерыве меня поманил к себе латинист Сергей Федорович Ширяев. «Не делом занялись, молодой человек, – сказал он мне брюзгливо. – Уж лучше бы Фурмановым». – «Фурмановым? – опешил я. – Никогда!» – «Ну, раз никогда, – так же брюзгливо молвил Сергей Федорович, – то вот вам номер телефона. Позвоните».
И я позвонил. И я пришел в дом по улице Горького, бок о бок с пожарной частью; ростовчане помнят, кто там жил[7]. Поднялся на третий этаж. Постучал – звонка рядом с дверью так и не появилось до самой смерти хозяина. Мне открыли.
Я вошел – и мне открылся МОЙ мир. Портрет Пастернака на стене. Портрет Солженицына за стеклом книжной полки. И книги, книги, книги, каких я до того не видел даже в университетском спецхране[8].
Так началась МОЯ жизнь. И она пока продолжается.
До шестого класса я доучился в деревне Усть-Шоноша, что в пятидесяти километрах от Коноши и в пятидесяти же от Вельска. Там у меня и первая любовь была. Галя Шухтина, за которой я ухаживал также, как все, наверное, в этом трепетном возрасте. Ну, то есть гонялся за нею за переменах, норовя огреть учебником по макушке, а в классе, моя парта была сзади, окунал кончик ее косы, украшенной бантами, в чернильницу-непроливашку. И Галя, оказывается, отвечала мне взаимностью, так что, когда родители увезли меня на свою родину, мы с моей зазнобой года два даже попереписывались, слали друг другу фотокарточки, и одна у меня до сего дня сохранилась: те же косы, такое же форменное платье, но вздымаемое уже завидной грудью.
Тем дело и кончилось. На десятилетия. Как вдруг получаю официальное приглашение на празднование 870-летия Вельска. В этом городе, что означен в метрике как место моего рождения, меня, по правде говоря, только крестили, вот и вся связь, но молодцы-вельчане, разыскивая, надо думать, земляков по Википедии, не сплошали и… Скажите сами, мог ли я не поехать?
О том, как домчались мы с женой до Вельска поездом «Полярная стрела» (Москва – Лабытнанги), в другой раз. О том, что увидел я на родине, – тоже. Это ведь рассказ о первой любви, согласны? Поэтому час езды на такси по унылому хвойному подлеску, и мы в Усть-Шоноше. «Тормози», – схватил я за плечо водителя, мгновенно опознав барак, в котором детство прошло. И, выскочив из машины, у первой же прохожей спрашиваю, живет ли здесь по-прежнему Галя Шухтина. «А как же», – отвечает. И дорогу мне показала.
Добежал, постучал в дверь. Она открылась. «Сережа, ты приехал», – сказали мне безо всякого изумления.
Вот и всё свиданье. По навесному мостику над Шоношей, загубленной диким лесосплавом, мы все-таки прошлись. И у старой школы постояли. Но – таксист ждет, жена улыбается, и говорить нам с Галей вроде бы не о чем; шутка ли, сорок семь лет прошло с тех пор, как расстались… «Получается, – говорю жене уже на обратной дороге, – не так уж сильно я изменился, если Галя меня сразу узнала». – «Да не узнала она, а знала, что вы здесь», – пробурчал водитель. И протянул мне местную газету, где про всех, кто на юбилей приедет, написано, и с фотографиями.
На минуту я даже расстроился. И тут же себя утешил: значит, ждала и, значит, не была уверена, что к ней заеду, и волновалась. И сейчас еще, наверное, волнуется, как и я волнуюсь.
Меня спрашивают: «А стоило ли вообще становиться москвичом?»
Отвечу. Я учился в Ростовском университете и, по общему мнению, должен был получить рекомендацию в его же аспирантуру. Наверняка поступил бы, наверняка защитил бы кандидатскую, потом докторскую (почему нет?) и к нынешнему дню, скорее всего, заведовал бы в Ростове кафедрой, печатался в соответствующих изданиях, выпускал монографии и т. п.
Не вышло. Так как мы с приятелями затеяли машинописный журнальчик «Одуванчик»[9] тиражом сначала в четыре, потом в десять экземпляров, не что чтобы крамольный, но все-таки, и это, как решило факультетское начальство, не стоило исключения из университета, но стоило невыдачи рекомендации в аспирантуру. Ну и ладно, я поработал в районной газете[10], в областной молодежке[11] и, набравши обязательный тогда двухгодичный производственный стаж, поступил-таки в ИМЛИ[12]. Стал то есть москвичом.
7
«Ростовчане помнят, кто там жил» – Григорьян Леонид Григорьевич (1929–2010) – по профессии преподаватель латыни в Ростовском медицинском институте, а по призванию и образу жизни поэт, библиофил, переводчик с армянского и французского языков, чья квартира на протяжении нескольких десятилетий была центром неофициальной литературной жизни всего юга России. Здесь принимали А. И. Солженицына, здесь читали стихи и кляли Софью Власьевну, отсюда по всему Ростову расходились книги и, еще больше, ксеро– и фотокопии, машинописные перепечатки того, что считалось (и было) антисоветчиной. На доме, где жил Григорьян, установлена ныне мемориальная доска.
8
Спецхран – особый, закрытый для обычных читателей отдел в каждой крупной советской библиотеке, где хранились книги и журналы, считавшиеся предосудительными: от трудов 3. Фрейда и Фр. Ницше до публикаций современных авторов, ставших диссидентами и/или эмигрантами. Чтобы попасть в спецхран, надо было, как тогда выражались, оформлять доступ, то есть брать у начальства официальное отношение на бланке и с печатью{3}.
9
«Одуванчик» – машинописный литературный журнал, выпускавшийся студентами филологического факультета Ростовского университета в 1968–1969 годах. И вы не поверите, но оказалось, что он был первым самиздатским журналом на Дону.
10
«Свет Октября» – газета, выходившая в Тацинском районе Ростовской области. Здесь, еще у школьника, состоялись мои первые публикации, и здесь же я в должности заведующего отделом промышленности и транспорта отработал полгода по окончании Ростовского университета.
11
Молодежка – в Ростове-на-Дону эта газета местного обкома ВЛКСМ называлась просто и хорошо – «Комсомолец». За полтора года работы в отделе пропаганды (а каком же еще?) этой газеты я напечатал в ней несколько десятков рецензий на книги донских писателей и премьеры ростовских театров.
12
ИМЛИ (Институт мировой литературы имени А. М. Горького) Академии наук – основан в 1932 году.