Мы наметили в качестве жертвы единственное дитя выдающегося гражданина, некоего Эбенезера Дорсета. Папенька был почтеннейшим в городе ростовщиком и пауком и принципиальнейшим противником всяких сборов и пожертвований.
Мальчишке было десять лет. По физиономии у него шел барельеф из веснушек, а цвет волос у него был, как обложка того журнала, который вы покупаете на ходу в киоске на вокзале, когда вы бежите, чтобы вскочить в поезд. Мы с Биллем решили, что Эбенезер в лепешку расшибется, а выложит за сына две тысячи долларов до последней копеечки. Но погодите, — дайте досказать до конца.
Милях в двух от городишка была гора, поросшая густыми кедровыми зарослями. По ту сторону в горе этой была пещера. В этой пещере мы и приготовили запас провизии.
В один прекрасный вечер мы подъехали в кабриолете к дому Эбенезера Дорсета. Мальчишка болтался на улице и бросал каменья в кошку, сидевшую на противоположном заборе.
— Эй, малыш! — сказал Билль. — Хочешь прокатиться как следует и получить еще вдобавок мешочек леденцов?
Мальчишка чуть не угодил Биллю прямо в глаз обломком кирпича.
— Это будет стоить старику еще пятьсот долларов, — сказал Билль и вышел из кабриолета.
Мальчишка барахтался, как плюшевый медведь. Кое-как нам удалось запихать его на дно кабриолета, и мы погнали. Мы отвели его в пещеру, а лошадь привязали в кедровых зарослях.
Я вернул кабриолет в соседнюю деревню, за три мили, где мы его наняли, и вернулся пешком назад.
Билль наклеивал кусочки пластыря на свои царапины и синяки. За большим камнем, закрывавшим вход в пещеру, горел костер. Мальчишка, воткнув себе в рыжую свою шевелюру два пера, выдранных из хвоста сарыча[3] следил за кофейником, подвешенным над костром. Когда я подошел, он показал на, лежавшую около него дубинку и сказал:
— Проклятый бледнолицый! Как ты смеешь подходить к костру вождя краснокожих, грозы долин?
— Он, наконец, утихомирился, — сказал Билль, заворачивая штаны и осматривая кровоподтеки на своих ногах. — Мы играли в индейцев. Я старый зверобой и нахожусь в плену, у вождя краснокожих! На заре с меня снимут скальп. Чорт его дери! Этот мальчишка здорово лягается. Да, сэр, мальчишка прямо как сыр в масле катался. Это было так занятно для него — ночевать у костра в пещере, что он позабыл совсем, что он пленник. Он тотчас же окрестил меня Змеиным Глазом, объявил меня шпионом и приговорил меня к казни через поджаривание на медленном огне. Казнь должна была совершиться на заре, когда вернутся из похода его храбрые воины.
Мы сели ужинать. Мальчишка набил себе рот хлебом и ветчиной и начал болтать. Он произнес длинную речь, что-то в этом роде:
— Это здоровая штука! Я еще никогда не ночевал у костра. Но у меня был раньше ручной опоссум[4] — вот смеху-то было! Мне десятый год идет. Терпеть не могу ходить в школу. Крысы съели шестнадцать штук яиц у пестрой курицы Джимми Талбота… Настоящие-то индейцы водятся здесь в лесу? Дайте-ка еще ветчины. Правда, что ветер происходит от того, что деревья трясутся? У нас было пять собак. Почему у тебя такой красный нос, Зверобой? У моего отца денег куча… А что звезды, — они горячие? Я его два раза вздрючил в субботу, Эда Уокера… Терпеть не могу девчонок… Извольте ловить жаб веревочкой. Руками, вишь, нельзя. Быки тоже мычат? Нет? Почему апельсины круглые? У вас кровати там есть, в пещере? У Амоса Муррея шесть пальцев, ей-ей… Попугай умеет говорить, но обезьяна или там рыба не умеют… Сколько же это единиц в дюжине?
Каждые пять минут он вспоминал, что он кровожадный индеец, хватал свою палку, которая должна была изображать ружье, и отправлялся на цыпочках ко входу в пещеру — последить, не идут ли разведчики ненавистных бледнолицых. От времени до времени он испускал боевой клич, от которого старого Зверобоя передергивало.
Мальчишка с самого начала навел на Билля панику.
— Вождь краснокожих, — говорю я, — ты хотел бы домой?
— А зачем? — отвечает он. — Дома скучно. Терпеть не могу ходить в школу. Так гораздо веселее — ночевать у костра. Ты хочешь отвезти меня домой, Змеиный Глаз? Ну, не надо!
— Ладно, — говорю я. — Мы еще тут побудем, в пещере.
— Вот это чудесно! — говорит мальчишка. — Прелесть как хорошо! Я еще в жизни так не веселился.