— Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме[3].
Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция — загнивающее общество, и никому нет до этого дела.
Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.
— Не слишком симпатичная точка зрения, — сказал Джузеппе.
— Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?
— То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?
— Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.
— Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?
— Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.
— И держите это в секрете?
Она презрительно хмыкнула:
— В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.
Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:
— Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?
— Но при чем тут его патриотические взгляды?
— Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.
— Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.
— Какие, например?
— Настолько хорошо я его не знала.
— Но сами-то думали, наверное?
— Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.
— А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?
— Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.
— Он не говорил, что чем-то обеспокоен?
— Ни слова.
Джузеппе замолчал. Стефан решил, что Эльза говорит правду — она действительно не заметила никаких перемен в поведении Молина.
— А что случилось с Авраамом Андерссоном? — спросила она.
— Его застрелили. Такое впечатление, что даже не застрелили, а расстреляли. Он тоже принадлежал к вашей группе, которая группой не является?
— Нет. Герберт иногда беседовал с ним, но они никогда не говорили о политике. Герберт был очень осторожен. У него было мало настоящих друзей.
— А кто мог убить Авраама Андерссона?
— Я не была с ним знакома.
— Кто был Молину ближе всех?
— Думаю, я. И дети. По крайней мере дочь. С сыном отношения порваны.
— Кто их порвал?
— Не знаю.
— А еще кто-то был? Вы никогда не слышали о некоем Веттерстеде из Кальмара?
Она ответила не сразу. Джузеппе и Стефан быстро переглянулись. Она была совершенно очевидно удивлена, откуда им известно это имя.
— Он упоминал иногда это имя. Герберт родился и вырос в Кальмаре. Веттерстед — родственник бывшего министра юстиции, того самого, которого тоже убили несколько лет назад. Мне кажется, он художник-портретист. Но я не уверена.
Джузеппе записал в блокнот ее показания.
— И ничего больше?
— Нет. Герберт был не из тех, кто любит поговорить. Люди ведь разные, не так ли?
Джузеппе поглядел на Стефана.
— У меня еще один вопрос. Когда вы бывали у Молина, чем вы развлекались?
— Не поняла вопроса.
— Вопрос заключается в следующем — вы с ним танцевали?
В третий раз за время разговора на ее лице ясно читалось удивление.
— Да, — сказала она. — Танцевали.
— Танго?
— Не только танго. Но часто именно танго. Старые танцы тоже почти исчезли. Те, которые нужно уметь танцевать, где требуется элегантность и мастерство. Как танцуют сейчас? Как обезьяны!
— Вам наверняка известно, что у Герберта Молина была специальная кукла для танцев?
— Он был страстный танцор. Танцевал замечательно и старался не терять формы, а для этого надо практиковаться. Для чего и нужна была кукла. В молодости, мне кажется, он мечтал быть танцором. Но когда позвала труба, он пошел выполнять свой долг.
Стефан подумал, что даже язык у нее высокопарен и старомоден. Словно она заклинала время вернуться вспять — в тридцатые — сороковые годы.
— Могу предположить, что не многие знали об этой его страсти.
— У него почти не было друзей. Сколько раз надо это повторить?
Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.
— А когда он увлекся танцами?
— Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом — он же был тогда очень молод.
— Почему вы так думаете?
— Он как-то рассказывал.
— И что он рассказал?
— Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.
— Он часто говорил о войне?
— Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин — и танцевал.
Джузеппе долго молчал.
— Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?
— Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит — в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.
— Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.
3
Имеется в виду Кристина Юлленшерна (1494? - 1559), возглавившая после смерти своего мужа Свена Стуре в 1420 году оборону Стокгольма от датчан. Эстермальм — престижный район Стокгольма.