Ваш покорный слуга,
— Ну что, достаточно помпезно?
— Блистательно, — сказала Гарриет. — Длинные тяжеловесные слова и все ваши имена в конце. Как сказал бы ваш племянник, «дядя Питер надут до предела». Осталось только поставить печать. Почему бы не послать мальчику простое примирительное письмо?
— Примирение ему не нужно, — усмехнулся его светлость. — Ему нужна сатисфакция. — Он позвонил в колокольчик и попросил официанта сходить за Бантером и сургучом. — Красная печать и правда окажет на него благотворное влияние — он решит, что это вызов. Бантер, принесите, пожалуйста, мое кольцо с печатью. Кстати, раз уж зашла речь, а это мысль. Может, на рассвете встретиться с ним на Порт-Медоу? Пусть сам выбирает: шпаги или пистолеты.
— Пора бы уже вырасти, — сказала Гарриет.
— Правда? — отозвался Питер, заклеивая конверт. — А я еще никогда никого не вызывал. Меня самого вызывали трижды, а до дуэли дошло два раза — на третий вмешалась полиция. Возможно, потому, что противник не оценил мой выбор оружия. Спасибо, Бантер. Понимаете, пули летят куда им вздумается, а сталь почти наверняка что-нибудь да пронзит.
— Питер, — сказала Гарриет, смерив его строгим взглядом. — Вы рисуетесь.
— Ваша правда, — согласился он, тщательно вдавливая печать в мягкий воск. В усмешке его сквозили обида и возмущение. — Всяк петух в своем курятнике хозяин. Терпеть не могу, когда высоченные студенты напоминают мне о моем возрасте.
Глава XX
Одним словом, зависть не что иное, как tristitia de bonis alienis, печаль по поводу благополучия других людей, будь то нынешних, или живших в прошлом, или грядущих, и gaudium de adversis, и радость по поводу их бед… Это распространенная болезнь и почти естественная для нас, считает Тацит, завидовать чужому процветанию.[274]
Говорят, две вещи не спрячешь — любовь и кашель. Но не легче спрятать и тридцать две больших шахматных фигуры — разве что вовсе их похоронить, немилосердно оставить запеленатыми в деревянном саркофаге. Что толку в желанном подарке, если его нельзя трогать и пожирать глазами, нельзя предъявить восторженным и завистливым взорам друзей? Пусть это повлечет за собой неудобные предположения по поводу дарителя — хотя, с другой стороны, кому какое дело? — но Гарриет понимала: если она никому не покажет шахматы, то ее разорвет от неразделенного восторга.
Поэтому после ужина она бесстрашно явилась со своим подарком в профессорскую и при активном участии донов расставила фигуры на столе.
— Но где же вы будете их хранить? — спросила декан, когда все вдоволь навосхищались искусной работой и со всех сторон осмотрели затейливые шарики. — Нельзя же запирать их в коробке. Только посмотрите, какие изящные копья — а головные уборы у короля и ферзя! Нет, их надо поставить под стекло.
— Знаю, — сказала Гарриет. — Это так на меня похоже — выбрать нечто столь непрактичное. Теперь придется их заново заворачивать.
— Но тогда вы не сможете ими любоваться, — заметила мисс Чилперик. — Будь они мои, я бы ни на миг не могла отвести от них глаз.
— Если хотите, можете взять витрину, — предложила мисс Эдвардс. — Из естественнонаучной аудитории.
— То, что нужно, — поддержала ее мисс Лидгейт. — Но только как быть с условиями, которые поставил наш благотворитель? Я имею в виду, что витрины…
— К черту условия! — воскликнула декан. — Ничего не случится, если позаимствовать вещь на неделю-другую. Можно сложить эти жуткие горные породы в другое место и освободить для вас маленькую ви трину.
— Конечно, — согласилась мисс Эдвардс. — Я сама этим займусь.
— Спасибо, — сказала Гарриет. — Это было бы чудесно.
— Наверное, вам не терпится испробовать новую игрушку? — предположила мисс Эллисон. — Лорд Питер играет в шахматы?
— Не знаю, — сказала Гарриет. — Я сама не очень-то играю. Просто я влюбилась в эти фигурки.
— Давайте сыграем партию, — любезно предложила мисс де Вайн. — Они так хороши, что будет жаль ими не воспользоваться.
— Но вы разобьете меня в пух и прах.
— Непременно надо сыграть! — с чувством воскликнула мисс Шоу. — Подумайте, как им хочется размяться — они так долго томились в антикварной лавке!