— Бога ради, — проговорила мисс Гильярд, — уходите!
— Да, я, пожалуй, пойду, — сказала Гарриет.
Она понятия не имела, что со всем этим делать. Она не чувствовала больше ни ярости, ни злости. Ни тревоги. Ни ревности. Только сожаление — но она не знала, как посочувствовать мисс Гильярд, смертельно ее не оскорбив. Вдруг она заметила, что по-прежнему сжимает в руке туфлю. Может, ее лучше вернуть? Но все же это улика, она свидетельствует… о чем? Загадка полтергейста словно бы исчезла, осталась лишь измученная оболочка этой женщины, которая невидящими глазами глядела в пустоту под жестоким, безжалостным электрическим светом. Гарриет подобрала еще один осколок шахматной фигурки из-под письменного стола — заостренную головку красной пешки.
Что ж, какие бы личные чувства за всем этим ни стояли, улика есть улика. Питер… и тут она вспомнила, что Питер обещал позвонить из «Митры». Она вышла на улицу с туфлей в руке и в Новом дворе наткнулась на миссис Паджетт, которая как раз ее искала.
Звонок перенаправили в Елизаветинское здание.
— Ну что, могло быть и хуже, — сказал голос Питера. — Всего лишь Великий Панджандрам[289] решил устроить конференцию в собственном доме. Меня ждет приятное воскресенье в уорикширской глубинке. Возможно, в дальнейшем это означает и Лондон с Римом, но будем надеяться на лучшее. В любом случае мне надо быть там в половине двенадцатого, так что успею заскочить к вам часов в девять.
— Да, приходите, пожалуйста. Кое-что случилось. Не то чтобы страшное — скорее грустное. По телефону не расскажешь.
Он вновь пообещал прийти и пожелал ей доброй ночи. Гарриет заперла в комнате туфлю и обломок шахматной фигурки, а потом отправилась к казначею и договорилась, что переночует в лазарете.
Глава XXI
Гарриет зашла в привратницкую и попросила пере дать лорду Питеру Уимзи, что будет ждать его в профессорском саду. Она рано позавтракала, избежав встречи с мисс Гильярд: та злобной тенью пролетела через Новый двор, как раз когда Гарриет говорила с Па джеттом.
Когда она впервые увидела Питера, то в силу суровых обстоятельств была полностью закрыта для каких-либо физических ощущений и потому — по чистой случайности — с самого начала воспринимала в нем лишь ум и душу, пусть и заключенные в телесную оболочку.
Никогда, даже в те головокружительные секунды на реке, она не думала о нем как о самце, никогда ее не тянуло угадывать, что сулят его непроницаемые глаза, длинный подвижный рот, странно выразительные руки. Он всегда просил и никогда не требовал, и потому она не ощущала в нем подавляющей силы — только силу интеллекта. Но теперь, когда он шел к ней по окаймленной цветами дорожке, она вдруг увидела его новыми глазами — глазами женщин, которые смотрят на него впервые, еще не зная его, — увидела его, как они, в динамике. Мисс Гильярд, мисс Эдвардс, мисс де Вайн, да даже декан — все они, каждая по-своему, разглядели в Питере одно: шестивековую привычку повелевать, скрытую под тяжелой броней вежливости. Гарриет и сама сразу же распознала эту привычку, еще дерзкую и необузданную, в его племяннике: ее поразило, как долго она не замечала того же в Питере и в то же время как упорно старалась ему не поддаться. Неужели, гадала она, лишь по чистой случайности прозрение не наступало так долго — ведь еще недавно оно повлекло бы за собой беду.
Она сидела не двигаясь. Он остановился и посмотрел на нее сверху вниз.
— Ну, леди, что? Грустна, моя краса?[291] — поинтересовался он. — Что-то случилось, я сам вижу. Что же, domina?
И хотя тон его был шутливым, ничто не могло ободрить ее больше, чем это официальное академическое обращение. Она ответила четко, словно на уроке:
— Вчера, когда вы ушли, я встретила в Новом дворе мисс Гильярд. Она пригласила меня к себе в комнату, поскольку хотела со мной поговорить. Когда мы поднимались по лестнице, я увидела, что к каблуку ее туфли прилип осколок белой слоновой кости. Она стала меня обвинять, поскольку неверно поняла, в каких отношениях…
289
291
В. Шекспир, «Укрощение строптивой». Акт IV, сцена III.