По Ю. М. Лотману, в классификации культур между сферами стыда и страха складываются отношения дополнительности: «Дополнительность отношений между „стыдом“ и „страхом“ как психологическими механизмами культуры позволяет строить типологические описания от систем, в которых гипертрофия области „страха“ приводит к исчезновению сферы стыда ‹…› до таких, в которых стыд является единственным регулятором запретов» [84;374–375].
II тип лирического героя знаменует новый уровень развития субъектности: появление сомнений, страха, неуверенности, «отпавшей от целого личности» [21;120] как следствия осознания разнообразия возможных стратегий поведения [86;53]. Именно «пробуждение совести» [93;77], «способность к Познанию и Сомнению в своем праве и правоте» [93;75], систематическое исследование и отбрасывание Гамлетом принятой в обществе «парадигмы мести» делают шекспировскую трагедию антитезой предшествующей литературы и мифологии, начиная с древнеегипетских и древнегреческих мифов и кончая елизаветинской драмой [93].
Итак, религиозно-этическая инстанция S3 включает в себя этику Ветхого и Нового завета, возможно, и других религий — т. н. общечеловеческую мораль. Интересно, что в уже упомянутом ранее затексте «Последних канн» Н. Заболоцкого — рубка леса — столкнулись две этические оценки происходящего: как должного (точка зрения человека) и как недолжного (точка зрения растения), что привело к усреднению сильных и слабых реакций S3 и S4.
Этика будущего?
В выборке гражданской лирики (31[5] произведение) статистически значимо следующее: по текстам революционный порыв к тирано— и братоубийству и контрреволюционный ответ по сравнению с другими мотивами гражданской лирики чаще свойственны произведениям IV типа (а также III и IV — «негативным»), чем остальным типам.
Таблица № 4 — сугубо рабочая (для желающих заняться анализом затекста); она содержит необходимый инструмент анализа: интуитивно правильно угаданные нами значения, подтвержденные вначале на первой, пилотажной выборке, а затем и на большой.
Еще раз о затексте и библиотерапии
Слово лечит и калечит. С ним нужно быть осторожным.
Как могут быть использованы знания о затексте в процессе библиотерапии? Не помешают ли негативные эмоции и образы, таящиеся, например, в фабульном слое затекста художественного произведения, тончайшей и ответственейшей психотерапевтической работе?
На что ориентироваться библиотерапевту при выборе литературных произведений?
На показания литературоведов? Советы психологов и педагогов? Собственную интуицию?
Литературоведы могут ошибаться.
Пример. Хотя анализ ритмико-интонационных форм текстов «Воронежской тетради» О. Э. Мандельштама привел филолога Л. Д. Польщикову к выводу, что ни на одном из уровней интонирования «не демонстрирует ни страха, ни трагизма, ни покаяния, которые часто избираются в качестве определений для стихов этого периода» [113;378], затекст мандельштамовских произведений этого периода крайне выразительно показывает именно трагизм бытия: ужас и безнадежность крестьянской лошаденки, неожиданно попавшей на поле брани (ошалевшей от разрывов снарядов, грохота артиллерии, визга пуль и криков раненых), панику заблудившегося в катакомбах и преследуемого всадниками беглеца и пр. и пр.
Не похоже это на приписываемую автору способность «со-существовать со страхом, не противостоять ему, а ориентироваться в его координатах времени и пространства» [26;62]! Если и со-существует, ориентируется — то только для того чтобы сгинуть, убежать.
Читатели, воспринимающие Осипа Эмильевича времен «Воронежской тетради» преимущественно как трагического поэта, пожалуй, ближе к истине.
К счастью, как мы увидим дальше, во 2 части книги, талантливые литературоведы (талантливые именно как читатели?) способны через текст интуитивно выйти на важнейшие характеристики затекста (ибо между этими слоями, как мы показали ранее, есть связь).
Итак, если первый тип произведений (см. Таблицу № 5) показан во всех случаях библиотерапевтического вмешательства, то второй и особенно третий — весьма выборочно (с учетом состояния читателя-пациента, его жизненного и литературного опыта).
Интересен вопрос о сублимации-психоэлевации (проработке, «возвышении» низменных импульсов автора в процессе творчества). С учетом того, что авторский мир (ценностные установки, вкусы, пристрастия, черты характера, мироощущение и пр.) как в магическом кристалле собран в литературно-художественном произведении [60], можно построить следующую шкалу: 1) негативное содержание психики (сознания и бессознательного) не преобразовывается, не «осветляется», в таком неприглядном виде переходя в художественное произведение; 2) позитивное содержание сознания не может отменить негативные импульсы из подсознания, поэтому преобразования внутреннего мира автора в позитив не происходит; 3) негативные импульсы сознания и бессознательного частично преобразуются, обезвреживаясь эстетической формой («черное искусство»); 4) негативное содержание психики (например, мучающая автора проблема) успешно трансформируется в процессе творчества; 5) когда текущая индивидуальная психологическая проблема не тревожит автора, психотерапевтический эффект, терапия творчеством явно не прослеживаются [61], но подспудный процесс может идти: трансформируются, гармонизируются в процессе творчества другие психологические конструкты.
5
В эту выборку политизированных, пропагандистских произведений не вошел махновский марш, ибо