— Я могу снять с тебя кожу живьем, — сказала она. — Но вовсе не собираюсь этого делать. Просто хочу тебя чуть-чуть разогреть. Ты мне сегодня еще понадобишься.
Я испуганно на нее посмотрел, опасаясь, что она снова прикажет опустить глаза.
— Позволь мне… — прошептал я. — Позволь твоему… позволь твоему рабу задать один маленький вопрос.
— Хорошо, — ответила она, смерив меня холодным взглядом.
— Лиза, разреши поцеловать тебя. Только один поцелуй.
Она задумчиво на меня посмотрела, а потом все же нагнулась, и я обнял ее, снова почувствовав ее тепло, ее силу — одновременно жестокую и нежную. Во мне все же проснулся зверь, который хотел ее. Хотел — и больше ничего.
— Нам пора, Эллиот, — строго сказала она, нехотя высвобождаясь из моих объятий.
Я смиренно склонил голову.
— Пора дать тебе настоящий урок послушания и научить тебя хорошим манерам, — произнесла она с сомнением в голосе. — Встань!
— Да, Лиза.
— Руки за спину. Быстро!
Я повиновался, хотя в голове зазвенели тревожные голоса: «Сейчас случится что-то плохое, но, может быть, именно сейчас для меня все и начнется». Но я тут же себя остановил: «Ты принадлежишь ей. Не думай ни о чем другом!» Я представил нас обоих, корчащихся в агонии любви, вспомнил о том, как страстно желал ее, умирал за нее, когда она порола меня, и это было не наказание, а средоточие всего, имя которому — желание. Хотя и не совсем так.
Она обошла меня кругом, и я немедленно напрягся. Выглядела она просто роскошно. В сапогах на высоком каблуке, в обтягивающей сильную спину лайке и в короткой кожаной юбке, подчеркивающей изящество аккуратной попки и узких бедер.
Она игриво ущипнула меня за щеку.
— Ты так мило краснеешь, — произнесла она с искренней улыбкой. — И отметины смотрятся на тебе вполне неплохо. Они вовсе тебя не уродуют. Теперь ты выглядишь именно так, как должен.
У меня вдруг возникло какое-то смутное чувство, которое французы называют frisson[2]. Я заглянул в ее глаза, но больше уже не осмелился просить о поцелуе. Она наверняка мне отказала бы.
— Смотреть вниз, Голубые Глазки! — скомандовала она, на сей раз без обычного недовольства в голосе. — Я не буду затыкать тебе рот. Он слишком красив для этого. Но еще одна оплошность, я хочу сказать, еще одна выходка в духе прежнего Эллиота, которого я увидела сегодня днем, — и я тебя выпорю и свяжу. Все понял? И я буду очень тобой недовольна. Это тебе о чем-нибудь говорит?
— Да, мэм, — ответил я с горьковато-сладкой улыбкой.
Она рассмеялась своим обычным смехом и снова поцеловала меня в щеку. А я поднял на нее глаза, и во взгляде моем было нечто большее, чем улыбка. Я словно осторожно заигрывал с ней. «Поцелуй меня еще раз». Она не стала.
— А теперь шагай впереди меня, — сказала она. — А будешь умничать, я быстро заткну тебе рот и поставлю на колени. Все понял?
— Да, мэм.
14.
Эллиот. Спортивная аркада
Я чувствовал себя до чертиков неуютно, снова оказавшись в Клубе после роскошного кокона ее спальни. Мерцание многочисленных фонарей, гул толпы в саду — все это пробудило во мне глубокий, первобытный страх.
Вокруг нас неожиданно собралась большая группа, даже больше, чем в первый день, а потому я шел, опустив глаза, стараясь избегать нескромных взглядов и чувствуя стеснение в груди. Я следовал по дорожке, направляемый твердой рукой Лизы.
Миновав столы с закусками, плавательные бассейны, мы прошли по узкой аллее сада и направились в сторону низкого сооружения под огромным стеклянным куполом. Стены были увиты виноградом, а купол сверкал, как большой мыльный пузырь.
— Эллиот, это спортивная аркада, — сказала она. — Ты знаешь, что это такое?
— Нет, — ответил я, стараясь не выдать своего беспокойства, так как слово «аркада» звучало просто ужасно. Я даже вспотел от волнения, а рубцы и ссадины от хлыста еще больше заныли.
— Ты ведь у нас спортсмен? — спросила она, подтолкнув меня вперед.
Молодой рыжеволосый хэндлер с приятной улыбкой распахнул перед нами двери странного здания, и меня тут же оглушил страшный шум.
— Добрый вечер, Лиза, — произнес он. — Сегодня у нас полно народу, и все будут рады посмотреть на новенького.
Внутри свет был более приглушенный: слишком много народу и слишком накурено. Аромат табака смешивался с сильным запахом пива.
Насколько я мог судить, там практически не было женщин. Помещение оказалось каким-то необъятным: гигантский крытый сад с длинной барной стойкой вдоль одной из стен. Инструкторы толкали впереди себя обнаженных рабов мужского пола, одни были связаны, другие нет, причем некоторые выглядели совсем обессиленными, а еще все в пыли, смешанной с потом.