Почти повсеместно любовь, являясь в лице цариц-христианок, жен царей-язычников, была участницей в великом деле просвещения царств светом Христовым. В истории находим не одну женщину — законную супругу или фаворитку, употреблявшую свое влияние на могучих людей в пользу и во благо их подданным. Агнесса Сорель умела воскресить в Карле VII чувства долга и чести; Ментенон обращала внимание Людовика XIV на ученых и литераторов, заслуживающих поощрения. Если в вышеприведенных примерах злой любви нежные ручки женщин разрушали престолы или подавали монархам перья для подписи смертных приговоров, то бывали же между женщинами и светлые личности, укрощавшие порывы лютости во владыках земли, славившихся жестокосердием. Бывали минуты, в которые ласки Дивеке, фаворитки Христиерна II Датского, из зверя превращали его в человека… У нас Анастасия Романовна, первая супруга Ивана IV, была ангелом-хранителем России, унесшим с собою в гроб все человеческие чувства Грозного…
Незавидна участь временщиков и фаворитов, но и судьба фавориток не лучше. Счастливиц — из объятий пьяных солдат попадавших в объятия монархов или из развратных трущоб в чертоги дворца, — сравнительно, было очень немного; чаще случалось наоборот. Фаворитки, подобно Лавальер, успевавшие вовремя удалиться в монастырь, были счастливее других как избравшие благую участь; вообще же говоря, судьба полудержавных содержанок была почти всегда та же, что и обыкновенных. Старость, дающая людям права на уважение, постигая отставную фаворитку, обращалась ей в позор и поругание; если же и бывали люди, оказывавшие ей уважение, то едва ли оно могло быть лестно разжалованной прелестнице.
Представьте себе графиню Дюбарри на ее Люсьенской даче; Дюбарри, осыпанную бриллиантами, утопающую в шелках, бархатах, кружевах; Дюбарри, которую Людовик XV запросто потчует кофе собственной варки, за что, также запросто, удостаивается услышать из уст графини: «Merci, la France!» Через двадцать лет эта же самая Дюбарри на эшафоте ползала на коленях перед палачом, умоляя о пощаде, эту же самую Дюбарри палач потчевал тогда пинками и подзатыльниками, побуждая склонить голову под топор гильотины, грубо повторяя бывшей фаворитке:
— Allons, canaille!!.[2]
Таков был конец последней титулованной фаворитки короля французского — конец, над которым стоит призадуматься…
Раздумье над бедствиями, которыми временщики искупали свое мимолетное величие, над позором, постигавшим большинство фавориток при жизни или после смерти, побудило нас избрать эпиграфами для нашего труда изречения двух величайших людей своего времени:
«Из сотни королевских фаворитов восемьдесят пять погибло на виселице», — сказал Наполеон I — сам временщик счастья, пред которым раболепствовал весь свет.
«Жена угольщика достойнее уважения, нежели любовница государя!» — говорил Жан-Жак Руссо, мудрец, кроме божества своего — природы, не преклонявший головы ни перед кем на свете.
НАСТРОЕНИЕ УМОВ И ОБЩЕСТВЕННАЯНРАВСТВЕННОСТЬ В ЕВРОПЕ
ТУРЦИЯ. ИТАЛИЯ. ИСПАНИЯ. СРЕДНЯЯ И СЕВЕРНАЯ ЕВРОПА. РОССИЯ
СУПРУЖЕСТВО И ПОЛИТИКА
ИОАННА БЕЗУМНАЯ. ЕЛЕНА, ДОЧЬ ЦАРЯ ИВАНА III. ЦАРЬ ВАСИЛИЙ И ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ. ЛЮДОВИК XII И МАРИЯ, ПРИНЦЕССА АНГЛИЙСКАЯ
1501-1560
Глас народа — глас Божий — говорит древняя, всемирная пословица. Прислушаемся же к разноязычному народному говору Европы, приветствующему начало XVI столетия, ознаменованное войнами, моровыми поветриями, неурожаями, разливами рек, землетрясениями, явлениями комет, затмениями и множеством других естественных событий, для суеверной, невежественной толпы всегда зловещих, всегда нагоняющих на нее неотразимую панику.
«Пришли последние времена! — слышится повсеместно. — Близится кончина мира и недалек день страшного суда. Слова Евангелия сбываются воочию: царство восстает на царство, язык — на язык, силы небесные колеблются. Люди, позабыв Бога, развратились хуже, чем во времена Ноевы… Сказывают, будто уже и Антихрист народился!..»
Мысль о близком светопреставлении неоднократно тревожила умы и в предыдущие, столетия, но в шестнадцатом веке преждевременный страх о кончине мира и всеобщие сетования на развращение нравов были основательнее, чем когда-либо. Шестнадцатый век, от самого своего начала до конца утопавший в крови и всевозможных пороках, действительно можно было принять за последний век бытия мира. Растлением нравов, забвением законов божиих и человеческих любое государство Европы могло смело потягаться не только с Римом времен Ювенала или древним Вавилоном, но даже с Содомом и Гоморрою. Из всех монархий, пожалуй, одна Турция, говоря сравнительно, еще могла похвалиться строгостью нравственности и верностью своим религиозным убеждениям… Можно ли было вменять в вину турецкому султану его многоженство, разрешаемое Кораном, когда короли-христиане одни женились по шести, по восьми раз, другие имели целые гаремы, третьи, наконец, жили в кровосмесительной связи с родными своими дочерями или сестрами? Можно ли было укорять исповедников ислама за их пороки, когда во главе Западной Церкви красовался папа Александр VI, которому вместо тройной митры первосвященника приличнее было бы быть увенчанным семиярусной тиарой из всех семи смертных грехов. «Антихрист народился!» — говорили люди шестнадцатого столетия. И точно: глядя на папу римского, его можно было принять за Антихриста либо за зверя апокалипсического. Этими же самыми прозвищами, через двадцать лет после смерти Александра Борджиа, католический мир позорил Мартина Лютера. Но к которому из двух они были применимее, кто их более заслуживал: самозванный наместник первоверховного апостола, римский папа — он же убийца, клятвопреступник, кровосмеситель — или виттенбергский монах, апостол Германии, явление которого было вызвано злодействами Александра VI и его предшественников? Лютер, подобно птице Феникс, возродился из пепла костров, на которых погибли за правое дело Ян Гус, Иероним Пражский и Савонаролла. Александр Борджиа был последней каплей, переполнившей чашу терпения божьего и человеческого.
Племянник папы Каликса III, Родриго Ленцуоли, родился в Валенсии в 1431 году. После бурно проведенной молодости, снискав репутацию отъявленного негодяя, он по приглашению дяди прибыл в Рим /1455 г./, где ожидала его кардинальская шапка со всеми сопряженными с нею почестями, выгодами и блестящими надеждами. В мантии кардинала Родриго и в зрелых летах оставался неизменно все тем же, чем был в юности, с той разницей, что тогда распутствами своими он позорил только свое имя, а теперь пятнал свой сан, навлекая справедливое негодование на себя лично и на дядю… Прибытие свое в Рим Родриго ознаменовал связью с патрицианкой Розой Ваноцца, подарившей ему четырех сыновей и дочь — вечно позорной памяти Лукрецию Борджиа. Фамилию эту, данную и детям своим, Родриго принял вместе с именем Александра VI по своем избрании на папский престол, который он наследовал после дяди, 11 августа 1492 года, благодаря проискам членов конклава, своих клевретов, кардиналов Сфорца, Чибо и Риарио. Перемена имени и переоблачение из одеяния кардинальского в рясы первосвященнические были для Родриго тем же, чем бывает для змеи перемена кожи; в шестьдесят лет он был все тем же сластолюбцем, каким был и в двадцать, его не удерживали от распутства ни седины, ни тиара. Дети его святейшества оказались вполне достойными своего родителя: в Цезаре, особенно, он нашел верного себе помощника и сообщника в делах государственных и любовных. Не довольствуясь фаворитками из среды знатнейших семейств дворянских и духовных, папа и сын его обратили страстные помыслы на прелестную, белокурую Лукрецию — дочь одного, сестру другого, — сделавшуюся вскоре любовницей обоих!.. Связь Лукреции с отцом и одним братом не помешала ей, в свою очередь, удостаивать нежнейшими ласками другого, младшего брата, Гифри, герцога Сквиллаче, зарезанного наемными убийцами по приказанию ревнивого Цезаря!.. Все эти мерзости опять-таки не воспрепятствовали той же Лукреции в короткое время сменить трех мужей. Первым был Джиованни Сфорца, герцог Пезаро и Пьяченцы /1493 г./: с ним дочь папы развелась через четыре года вследствие его рановременной дряхлости. За ним следовал Альфонс, герцог Бизеньи /побочный сын короля Альфреда II Арагонского/, в 1500 году удавленный по распоряжению шурина, того же братоубийцы — Цезаря Борджиа. Через год двадцатидвухлетняя вдова Лукреция стояла пред брачным алтарем с Альфонсом д'Эсте, герцогом Феррарским.
2
Эти подробности о казни графини Дюбарри слышали мы от покойного Н.И.Греча; ему же они были рассказаны очевидцем. Малодушие несчастной возбуждало жалость во многих присутствовавших, даже из числа тех, которые смотрели тогда на казни, как на спектакль.