— Две с половиной тысячи литров Комбевальер.
Прежде чем написать «Комбевальер» на стене, работник, считавший ящики[53], машинально послюнявил кусок мела, глянул на него с досадой и принялся ругать Жозефа.
— А ты что здесь делаешь? у тебя каникулы в честь сбора винограда? ну-ка, хватит бездельничать.
— Я жду, когда привезут урожай с Лэ Гер.
Они сегодня вечером там?
— Конечно, вон они едут, уже закончили на Комбевальер, вечером еще соберут на Лэз-Иль и Сен-Денэ.
— Ведь Лэ Гер, ведь Лэ Гер, это мой виноградник.
Сын опекуна с гордым видом намотал веревку на большой блестящий винт и затянул крепкий узел, как всегда по воскресеньям, когда пришвартовывал лодку к дебаркадеру. Конечно, Лэ Гер наши, мы пойдем туда, нарвем корзину винограда, — мама обнимала его за талию, вешала черную шерстяную шаль на подпорку. Едут, наконец-то! Лошадь, казавшаяся огромной в тумане, с усилием втащила во двор украшенную георгинами повозку. Как? это еще не Лэ Гер?! нет, Сен-Денэ. «Ан Кроза» написано мелом на круглом боку бочки с виноградом. Ему надо подождать, придет и его очередь, сейчас полк виноградарей работает для него, для Жозефа, они нарвут георгинов, украсят повозку, работник запишет тысяча семьсот? тысяча семьсот литров? Лэ Гер, владелец Жозеф.
— Пошел отсюда, сопляк, мы закрываем. Ты понял? думаешь, мы здесь будем сидеть, пока сусло течь не перестанет?
— А когда же уберут Лэ Гер?
— Послушай, вот Лэ Гер, — работник, стоя у повозки, натягивал куртку, — видишь, с одного бока Ан Кроза и Сен-Денэ, с другого — Лэз-Иль и Лэ Гер. Сусло с твоих Лэ Гер течет вместе с остальным виноградом. Какая разница, если все принадлежит одному владельцу?
— Неправда! Лэ Гер наши. На помощь!
— Не кричи так, может, Лэ Гер и твои, но опекун забрал весь урожай. Сусло всю ночь будет течь, принеси стакан и выпей сусла с твоих Лэ Гер.
Ребенок на попечении общины — это, в общем-то, мертвый ребенок, у него ничего нет, кроме убогой одежды и школьного ранца, мальчишку пристроили, — говорили они; да лучше бы сразу отправили на кладбище, где вянет грязная герань, если вскроешь вену, шершавые листья остановят кровь. А она? ее не пристроили? куда она пойдет, если вернется? покойницы быстро теряют место, у нее забрали часы, перину, кастелянша напялила ее туфли, а другие, которые никто не захотел, медленно горели на озере, по всему берегу тянулся дым, и на противоположной стороне горели старые туфли графини Вандомской. Корабль Матерей пытался причалить, но на каждой пристани они поставили немого в синей с золотом форме, который флагом подает сигнал: «нет, нет». Забота о сиротах лежит на общине, трясется община под тяжким бременем, погружается в недра земли. На деревенской улице кружатся листья, пляшут вокруг невидимой палочки в руке ангела, вот идут паломники в монашеских рясах, если бы они знали, Боже мой, если бы они только знали! И она тоже, та, что гниет теперь в могиле, шерстяная шаль вся в огромных дырах. Вечером разразилась ее последняя гроза, следующая, которую она услышит, будет перекатываться со звезды на звезду.
53
В тексте