Итак, Блох стремится выстроить онтологию «еще-не-бытия». Предметом ее оказывается «мир, в котором утопическая фантазия обретает свой коррелят» (PH, 224). Воля к утопии обретает объективное содержание в реальных тенденциях материального бытия, в жизни вещей (S, 175), в общественной борьбе и революции. Эпистемологический смысл онтологии «еще-не-бытия» состоит в том, что, как уже говорилось, пробелы, слепые пятна, вопросы, которые возникают в нашем познании, связаны не только с ограниченностью наших собственных возможностей. Эти вопросы имманентны самому миру.
Такой процессуальный мир Блох пытается описать категориально, вводя, например, понятия «фронт», «новум», «ультимум». Фронт – это «наиболее передовой отрезок времени, где мы находимся, живя и действуя», актуальное Теперь утопического процесса, «которое есть Теперь некоего из себя вырывающегося и вперед устремляющегося Не»[65], край нашего актуального существования. Фронт находится здесь и сейчас, в переживаемом мгновении, он – место встречи с новым, он вносит элемент принципиальной неопределенности в концепцию человеческого действия, а потому намекает на «существо мира» (TE, 275), а вместе с ним – и на истину времени.
Новум – это характеристика отношения между современностью и утопией, к нему относится «не любое будущее, а только такое, которого никогда не было и которое поэтому одно является подлинным»[66]. Подлинно продуктивное новое не есть, впрочем, нечто совершенно внезапное, культура как бы готовится к нему, оно возникает в традиции, но на нем нет музейной пыли. Все лучшее в культуре указывает на будущее, и поэтому Блох выдвигает проект утопической герменевтики, призывая к истолкованию этих утопических знаков незавершенного.
Ультимум («последнее»), Все (Alles) или «родина» (Heimat) – это содержательная цель утопического движения, скрыто присутствующая в настоящем, проблески которого угадываются из сегодняшнего дня. Это царство, о котором мы пока можем лишь сказать, что оно еще не наступило и что мир, который должен прийти, будет несопоставим с нашим нынешним миром, поскольку основа бытия, «ядро» материи полагает этот мир, а затем выходит за его пределы. «На деле Все само по себе есть не что иное, как тождество пришедшего к себе человека и его состоявшегося мира» (PH, 364).
Поздний Блох пытается построить и обосновать натурфилософскую концепцию. Ключевой проблемой для него оказывается возможность существования субъекта-природы, «самости материального» (M, 465). Наличие такого субъекта утверждается в форме неявной, существующей в зародыше, неосознанной субъективности. Блох пишет о субъективном факторе в диалектике:
В до– и внечеловеческом мире (природе), в менее развитом и осознанном виде – это то, что мыслилось как Natura naturans. Диалектика существует лишь на основе этой субъективной движущей силы, этого доминантного движения со всеми его превратностями; она появляется в мире лишь как субъект-объектное отношение, с субъектом как объектом, с объектом как субъектом в том завершении, к которому устремлены утопические чаяния. Самый могучий субъект и ключ, пусть и не готовый до конца, ко всякой Natura naturans – это человек[67].
Блох, как и Баадер, полагает, что понятие свободы имеет смысл и в натурфилософии. Условие подлинного преобразования человека – высвобождение продуктивных сил природы, невозможное в царстве отчуждения и эксплуатации. Онтологические (а с ними и эстетические) построения обретают этическое звучание[68]: надежда обязывает, а «еще-не-бытие», бытие-в-наброске, указывает на то, как и куда можно двигаться, на новый, лучший мир. Разумеется, утопическая герменевтика не остается смиренным постижением, а становится присвоением смыслов, их перетолкованием, которое отвечает потребностям утопической философии.
В онтологии Блоха возникает и понятие возможности, в котором он различает актуальные условия осуществления утопических устремлений и сами эти устремления (PH, 238). У возможности, таким образом, есть две стороны: