– Но ты говоришь мне, что их любовь не настоящая, а просто передозировка дофамина? Эти два чудесных создания, – он снова указал на мой экран, – Когда они наконец будут вместе, все разрушится?
Его любопытство льстило мне. Большинству мужчин подобные теории казались по-детски наивными и скучными.
– Не всегда, – сказала я, – К тому же, все переоценивают хрестоматийные «долго и счастливо». Это все очень запутанно.
Он посмотрел на часы и произнес:
– У нас полно времени.
– Я думаю, дело вот в чем, – поправила я себя, – Мысль, к которой подводит моя ученица, в том, что определенное начало вызывает преувеличенные, сбивающие с толку чувства, и, хоть и не всегда, но бывает следующее. Когда возлюбленные наконец вместе, они забывают, почему они вообще стремились друг к другу.
Он внимательно смотрел на меня.
– Подобное стремление может оставить человека очень одиноким и раздосадованным.
– Ты одинока и раздосадована, Шарлотта?
Я повернула голову к бескрайним облакам за иллюминатором, но его пальцы коснулись моего подбородка, и вот я уже смотрела в его глаза, говорящие без слов.
– Если ты спрашиваешь о том, в отношениях ли я, – сказала я, чувствуя всю настойчивость его прикосновений, – То я избегаю подобных обязательств. Мне вполне достаточно шести классов подростков пять дней в неделю.
Он отпустил мой подбородок, и мой взгляд упал на пластиковый стаканчик. Я провела кончиками пальцев по его краю.
– Знаешь, люди одиноки не потому, что они одни. Это потому, что они рядом не с теми людьми.
– Отношения! – протянул он, допив свой напиток и бросив на язык кубик льда. – Проклятье всей моей жизни. Если следовать твоему рассуждению, то все хорошее довольно быстро сменяется полным разочарованием.
– Я не очень хорошо умею встречаться на современный лад, – добавил он, с треском раскусив кубик льда. – Можешь спросить у моей бывшей жены, Наташи. Храни ее Господь! У нее было ангельское терпение. Неужели все увлечения обречены на провал? Ты веришь в это?
– Я этого не говорила, – напомнила я ему. – Ты цитируешь сейчас Стефани Липпман. Старшеклассницу, у которой каждую неделю новый парень.
– Но ты все же в это веришь? – спросил он снова.
Я выдержала паузу. В голове всплыл образ моего отца, пересекающего дорогу и садящегося в машину, чтобы больше в моей жизни не появиться.
– Я не знаю, во что верю.
– Но во что-то же ты должна верить.
Я посмотрела на него:
– А ты во что веришь?
Он ни на секунду не замешкался:
– Во многое. Не вера, а организованный культ – корень разногласий. Люди могут удивлять других, но далеко не все. Любовь – предвестник ненависти.
– Цинично. И никакого пессимизма.
– А как насчет тебя?
– Ожидания, – сказала я. – Реалистичные. Верю в пользу неподчинения, но все это приманка в виде хорошей истории.
– А из того, как мы познакомились, могла бы выйти чудесная история, не так ли? – спросил Филипп.
– Возможно.
– Реальная жизнь разочаровывает, – сказал он. – Ты ведь поэтому и уходишь с головой в эти фильмы?
– Книга всегда лучше. Безграничный полет фантазии. Мы сами выбираем, что увидим… людей и места.
– Расскажи мне об одном месте. Что за город Канзас-сити?
– Он сильно протяжен с севера на юг и очень узок с востока на запад. Центр города – это настоящая паутина дорог… Это город фонтанов, и кроме Роялсов[1], которые победили в мировом чемпионате 2015 года, все наши команды, как правило, продували. Но зато именно у нас изобрели «хэппи мил[2]».
– О, этот щебет. Ты очаровательна, Шарлотта.
Признаться, я всегда так разговаривала, когда нервничала.
– Теперь я хотел бы услышать о твоем Канзас-сити. Что прелестного находишь в нем лично ты?
Он произнес слово «прелестный» так, будто звук «л» был пуховым одеялом.
– Стэйк и Ламар Донатс, – ответила я без колебаний. – Эрнест Хемингуэй начинал свою карьеру в газете «Канзас Сити Стар». Говорят, он спал в ванной отеля Мюлебах, который сейчас стал частью отеля Мариотт в центре.
Лицо Филиппа ничего не выражало, и я не могла определить, был ли он заинтересован или скучал.