— Ништо. Ровно идёт лес. Пыжа не будет…
Перед Гирвасскими порогами Суна сужалась. Место это было опасное, и поэтому с обеих сторон вдоль берега километра на два стоял сплавной дозор. Стоял, не сводя глаз с норовистой реки. Сплавщики споро подталкивали брёвна, застревавшие по берегам, разворачивали те, что пытались стать поперёк хода. Пуще всего боялись залома.
…Отец ел щи из небольшого чугунка. Хлебал не спеша, чинно, аккуратно облизывал за каждым разом большую деревянную ложку. Алексей сидел поодаль, строгал ножом толстый кусок сосновой коры, делал поплавки для невода.
Ровно шумела Суна. И вдруг внизу раздался страшный треск. Сплавщиков будто ветром сдуло. Они скатились с крутого берега, схватили багры, но уже было поздно. Снова послышался треск, и река замерла. Лес остановился. Впереди на пороге остановился. Сзади коричневая чешуя ещё двигалась, жила, но уже как-то по-другому — медленно, спокойно.
Сплавщики бегали по застывшей реке, ловко перескакивая с бревна на бревно, держа поперёк багор — если соскользнешь, нырнуть с головой не даст.
Залом был на первом пороге. Туда не добежишь, не сдвинешь бревно, потому что возвратиться на берег уже будет нельзя никак — понесёт и, как жернова, размелют тебя острые подводные камни.
Сплавщики собрались на берегу. Стояли молча, ждали, что скажут дед Евстафеев и десятник Фёдор.
— Бревно тое вижу. Вон оно там торчком стоит. Оно и заклинило, — гудел Евстафеев, глядя из-под ладони на залом.
— Туда лезть — верная гибель, — сказал Иван Рыкачев, старый сплавщик, человек не робкого десятка.
— Из-за обеда прозевали, будь он трижды… — ударил шапкой оземь десятник и сел на валун, обхватив голову руками.
— Слышь, Никола, а ежели твоего мальчонку на верёвках подымем? Помнишь, как когдась делали? — неожиданно сказал Евстафеев.
Все стали искать глазами Алёшку. Тот сидел высоко на краю обрыва, подтянув к подбородку коленки, смотрел вдаль, на пороги, где круто ходили белые гребни.
Потом мужики перевели взгляд на Николая. Он стоял, опустив голову, руки его одеревенели. Медленно стянул с головы старый, вылинявший картуз, поклонился в круг.
— Граждане сплавщики. Один он у меня. Как жить-то без помощника стану?
Стояла такая тишина, что слышно было, как тяжело и часто дышал Николай Афанасьев.
Старик Евстафеев ступил к нему, обнял большими чёрными руками, а потом тоже снял свою шапку.
— Мальчишка-то ровно из пуху, лёгонькой. Да мы его, как на струне, держать будем. Ножкой пнёт злодейское бревно, и делу конец. А не то сорвём сплав нонче. Лес-то кому нужен? Нам, карелам. Кондопогу строят…
Мужики загудели, затормошили Николая.
— Ну да я чего, — выдохнул тихо Николай. — Его спросите самого, никак человек тоже.
— Тулэ тянне, брихаччу![2] — закричали сплавщики сразу в несколько глоток.
Алёше не надо было долго объяснять, он и так всё понял, он тоже, сидя там, наверху, нашёл то главное бревно на заломе…
— Ну так как? — пряча глаза, спросил отец.
— Давайте, — прошептал Алексей.
На нём крепко затянули кожаный толстый ремень десятника. С обеих сторон по бокам к ремню привязали длинные верёвки. Один конец быстро потащили на тот берег, другой остался на этом.
По четверо мужиков с каждой стороны.
Когда все стали по своим местам, Алексей пошёл по брёвнам на середину Суны.
— Гляди! Пробуем! — крикнул Евстафеев.
Мужики враз натянули верёвки, и Алексей повис над брёвнами. Всё шло, как задумано.
Алексей стал пробираться вперёд, к залому. По берегу шли сплавщики.
— Эле варуа![3] — закричал Евстафеев.
Скок-скок по брёвнам.
Отец Алексея не выдержал, повернулся, побрёл к лесу.
— Гляди! — рявкнул дед.
Алёша подходил к залому. Вот уже в пяти метрах то самое злополучное бревно. Верёвки натянулись, и Алексей шёл легко, парил прямо, чуть-чуть носками ботинок касаясь брёвен. Наконец добрался.
— Расшатывай! — скомандовал Евстафеев.
Бревно не поддавалось. Мало силёнки было, видать, у Алексея. Он стал изо всей мочи толкать двумя ногами. Мешали ремни.
— Не могу! — крикнул он, но крик был тихий, и его не услыхали.
Три раза Алёша отдыхал и три раза снова принимался за дело. Пот заливал глаза, промокли ноги в худых ботинках, а он всё толкал бревно, толкал. Было бы во что упереться. Верёвка пружинила, отбрасывала его назад. Заныла спина, закололо в коленях. Но с каждой минутой в нём росло упрямство и злость. «Не сдамся, не сдамся. Дружки засмеют. Доверили такое дело первый раз в жизни… Не сдамся».