Промышленный переворот в странах Европы, Северной Америки и в Японии привел к значительному — в 5–6 раз ускорению общих темпов их экономического роста по сравнению с соответствующими показателями эпохи Возрождения и Просвещения: примерно с 0,3–0,4 % в год в XVI–XVIII вв. до 1,8–2,2 % в XIX — начале XX в. Несмотря на существенное повышение динамики численности населения, многократно возросли и темпы роста подушевого ВВП (см. табл. 1).
Отличительной особенностью перехода к индустриальной экономике стало также значительное уменьшение нестабильности процесса воспроизводства, свойственной большинству доиндустриальных обществ, которые весьма сильно зависели от природно-климатических и иных внешних факторов.
Таблица 1
Динамика среднедушевого ВВП в период промышленного переворота, доллары США 1980 года [1]
| Страна | Год | 1800 | 1870 | 1913 |
| Великобритания | 1000–1060 | 2140–2230 | 3080–3160 | |
| Франция | 730-770 | 1200–1260 | 2100–2160 | |
| Германия | 770-810 | 1100–1180 | 2210–2290 | |
| Италия | 650-690 | 860-910 | 1500–1540 | |
| США | 670-710 | 1640–1690 | 3420–3490 | |
| Япония | 400-440 | 430-450 | 760-800 |
Опыт государств Запада свидетельствует о том, что их индустриальный рост был более сбалансированным и имел более широкую основу, чем принято считать. Он был в немалой мере взаимосвязан с развитием сельского хозяйства и инфраструктурных отраслей. В странах Европы и в Японии на этапе их промышленного рывка существовала достаточно тесная корреляция между динамикой сельскохозяйственного и промышленного производства.
Подъем сельского хозяйства и его интенсификация (сначала на полутрадиционной, а затем на более или менее современной основе) способствовали не только росту численности населения, но и повышению его жизненного уровня, относительному снижению издержек производства в несельскохозяйственных отраслях экономики, расширению емкости внутреннего рынка и в конечном счете обусловили перерастание протоиндустриального развития в индустриализацию.
Важнейшей предпосылкой, фактором и составной частью промышленного переворота была, как известно, революция в средствах коммуникаций, вызвавшая резкое удешевление перевозок при росте их скорости, надежности и качества. Это уменьшало предпринимательские риски, усиливало внутрихозяйственную интеграцию экономик и международное разделение труда, стимулировало интенсификацию потоков готовых продуктов, сырья, труда и капитала.
В период промышленного переворота производство в новых отраслях увеличивалось сравнительно высокими темпами, и на этой основе сложился миф о феноменальном росте индустриального сектора в XIX столетии. В самом деле, если в 1730–1760 гг. среднегодовые индикаторы прироста продукции в черной металлургии и хлопковой промышленности Великобритании составляли 0,3–0,6 % и 1,4–1,8 % соответственно, то в 1760–1830 гг. они достигли уже 4–5% и 6–8%. Это привело к значительному удешевлению некоторых товаров, в частности, цены на хлопчатобумажные ткани в 1790–1850 гг. понизились более чем в 60 раз.
Возможно, ввиду своей относительной доступности эти и подобные им показатели по современному (в противоположность традиционному) сектору индустрии широко использовались различными исследователями при конструировании индексов промышленного производства. Однако они в целом оказывались, как правило, завышенными, ибо, во-первых, нередко базировались на данных о потреблении сырья, материалов и энергии, а также валовых показателях. В то же время промежуточные затраты, как известно, на начальной стадии индустриализации росли обычно опережающими темпами по сравнению с выпуском конечной продукции. Во-вторых, расчеты в целом не в полной мере учитывали размеры производства в традиционных отраслях промышленности (пищевой, шерстяной, льняной, шелковой, кожевенной и др.), в ремесленных предприятиях и в нерыночном секторе экономики. Между тем, вопреки некоторым распространенным суждениям, роль традиционного сектора в индустриальных странах XIX в. на этапе промышленного переворота была весьма внушительна. В 1860 г. в этих странах 69–77 % всех занятых в обрабатывающей промышленности приходилось на предприятия, использовавшие не машинные, а инструментальные, т. е. традиционные, технологии. И этот показатель едва ли оказался ниже 50 % в 1913 г. В целом по западноевропейским странам и США в 1750–1913 гг. производство современных видов энергии (уголь, нефть, электроэнергия) возросло почти в 190 раз (т. е. в среднем ежегодно на 3,2–3,3 %). Однако доля традиционных источников (дрова, торф, кизяк, сила ветра, воды, мускульная сила людей и животных) в общем объеме используемых энергоресурсов составляла в 1880 г. — 46–47 % и в 1913 г. — 41–43 %. Около 1890 г. уголь и нефть обогнали традиционные источники в мировом энергопотреблении — даже если большинство населения мира непосредственно еще не использовало новые источники энергии. К концу XIX в. «ископаемое топливо» одержало верх во всемирном масштабе.
По оценкам П. Бэрока, доля современного сектора в общем объеме продукции обрабатывающей промышленности Западной Европы и США стремительно возрастала — с 2–4% в 1800 г. до 12–17 % в 1830 г. и 29–36 % в 1860 г. (без Великобритании — 1–3%, 6-10 % и 18–24 %). Однако даже в 1880 г. она была ниже половины (без Великобритании — 30–38 %) и лишь к 1913 г. достигла 55–65 %.
Некоторые исследователи, касаясь проблем индустриализации, чрезмерно драматизируют характер взаимоотношений между стремительно «наступающим» современным сектором и буквально «деградирующим» традиционным сектором экономики. Разумеется, было бы неправильно недооценивать достаточно высокую степень конфликтности этих взаимодействий и связанной с ним социально-экономической напряженности в индустриализирующихся обществах. Однако реальная картина была более сложной, ибо на самом деле существовал синтез, взаимодействие традиционного и современного секторов. Развитие крупной промышленности не только разрушало, вытесняло прежние формы хозяйства в некоторых отраслях и производствах, но и стимулировало их возникновение и функционирование на традиционной и полутрадиционной основе в ряде других сегментов экономики (механизация ткачества обусловила быстрый рост «полутрадиционной» швейной промышленности, а создание современных сахарных заводов вызвало подъем кондитерского производства, полуремесленного-полумануфактурного по своему характеру, не говоря уже о развитии сопряженных с современной индустрией отраслей, использующих ручной труд в строительстве и сфере услуг).
Некоторые страны, сравнительно поздно вступившие на путь индустриализации (Япония) и стремившиеся быстро «наверстать упущенное время», старались максимально повысить отдачу от традиционного сектора, рационально использовали значительный дуализм, существовавший в их хозяйственных системах. Только к концу периода Мэйдзи (1910 г.) современная промышленность по общему объему продукции превзошла показатели производства кустарных промыслов.
На этапе первичной индустриализации японцы весьма часто закупали за границей подержанное оборудование и использовали его за счет круглосуточной работы (с привлечением дешевой, в том числе женской и детской, рабочей силы) до полного физического износа. Вплоть до 1912 г. половина всех выпускавшихся в Японии капитальных товаров производилась традиционными методами. При этом железо часто заменялось деревом, а динамика трудозатрат в ряде отраслей и производств была сопоставима с темпами роста основного капитала. Эти особенности японской (да только ли японской?) модели ранней индустриализации, как нам представляется, не вполне согласуются с «модернистской» парадигмой промышленного переворота, описанной в фундаментальных трудах Ф. Дин, У. Коля и Д. Ландеса и ставшей весьма популярной среди многих историков и экономистов.
1
Мельянцев В.А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М, 1996. С. 102. Сравнительно низкие индикаторы по Франции и США обусловлены последствиями революционных событий и военных действий.