Вообще-то, прозвище Талимона было не самым неприличным. В истории Белогородки и других ближних сел известны люди, носившие и вовсе непечатные уличные «титулы», которые перекочевали в паспорта в качестве фамилий. Это объяснялось тем, что документы оформлялись на основе справок сельсовета, выданных малограмотным (и порой нетрезвым) секретарем, знавшим просителя исключительно по уличному прозвищу. Сам соискатель паспорта настолько сживался с прозвищем, что забывал о подлинном наследственном наименовании. В итоге секретарь парторганизации Белогородской МТС носил фамилию Подлюк. А заведующим свинофермой колхоза именовался непечатным словом Бля…ый. Обе фамилии красовались на отпечатанном в районной типографии «Обращении», вызывающим свиноводов хозяйств района на социалистическое соревнование. Экземпляр этого обращения принесла из МТС Рина. Я его сохранил и впоследствии привез в Крымск. Мои друзья, знакомясь с этим документом, вели себя на удивление предсказуемо: начинали тщательно исследовать подписи на просвет и с увеличительным стеклом, отыскивая следы подчистки или другого способа фальсификации типографского текста.
Кстати, в университете курсом старше меня учился приехавший с Украины Витя Бардаков, который, заняв со временем должность заведующего административным отделом Ростовского обкома КПСС, стал Бордиковым. Вспомним и выпускника нашего (РГУ) юрфака 70-х годов, вице-премьера правительства Гайдара с подозрительной фамилией Шахрай, что по-украински означает мошенник. Звонкая фамилия Дупак свидетельствует о том, что предки одного высокопоставленного прокурорского работника получили ее от прозвища Дупа. На украинском это слово означает задницу. Источник фамилий подобного рода не иссякает и в наше время. В июле 2015 года я прочел в ЖЖ грустную историю о несостоявшейся свадьбе студенческой пары из-за отказа жениха поменять фамилию Пердун на родовое имя невесты[7].
Самогон можно было купить с правом предварительной дегустации и на ярмарке, которая проходила в центре Белогородки по воскресеньям. Огненный напиток привозили жители окрестных сел. Борьба с самогоноварением велась силами районной милиции, которая, помнится, дважды проводила соответствующие рейды. Оба раза милицейские набеги во главе с легендарным оперуполномоченным Геллером (с ним мне довелось встречаться по службе в начале 70-х) завершались застольем с распитием самогона у Талимона.
Впрочем, по-настоящему «пьющих» в селе не имелось, за исключением двух персонажей. Первый – секретарь сельсовета Вакулюк, прослыл среди сельчан алкоголиком и мелким мошенником. Он, в частности, «выдурил» у матери моего приятеля Бориса Солода довоенный отрез ткани под невыполненное обещание расплатиться возом дров. Вторым считался участковый уполномоченный милиции, «употреблявший» до потери горизонта и служебного гужевого транспорта. Его казенную двуколку, запряженную понуро стоящей лошадью, не раз грузили находившимся поблизости «телом» стража порядка и приводили в село с окрестных полей жалостливые колхозницы. По иронии судьбы участковый носил фамилию Непиющий.
Время от времени бабушка поручала сбивать в домашней ступе-маслобойке сливочное масло из сметаны, собранной в глечиках (крынках) на поверхности простокваши. Получался замечательный продукт, однако хранить его можно было только в холодное время года. О холодильниках в ту пору мы и представления не имели.
Наш дом был мало пригоден для жизни зимой. Строение состояло из холодных сеней с глиняным полом, кухни с русской печью и трех комнат. Зимой для экономии топлива в качестве жилья использовалась только проходная комната. В морозы дощатый потолок покрывался по углам инеем, несмотря на протопленную с вечера печь.
Холодом тянуло и от турлучных, обмазанных беленой глиной стен дома, несмотря на утепление снаружи «загатой» – плетеной оградой, заполненной соломой.
Пища готовилась на керосинке. Голландку разжигали небольшим количеством дров, а затем переходили на торф, заполнявший жилье кислой вонью.
Воду брали из колодца у наших ворот. Дрова – березовые бревна, покупались зимой. Вместе с дедушкой я ездил за ними в лес на колхозной машине. Летом бревна пилили двуручной пилой. Колка дров, складывание в поленницу у стены сарая, натаскивание воды для хозяйственных нужд поручались мне. Работы по дому давали ощущение собственной необходимости. Приятно было видеть результаты трудов, слышать одобрительные оценки старших. В порыве усердия я по собственной инициативе расчистил и углубил ров, отделявший наш дом от проходившей рядом дороги. Обновил плетень прутьями, вязанки которых носил из леса за три километра в течение нескольких дней.