Так же обстояло дело и с головными уборами. В моих воспоминаниях о временах Корейской войны все носили головные уборы. Дети зимой и летом, днем и ночью бегали в остроконечных шапочках. Взрослые мужчины ходили в потрепанных шляпах, катах[6], беретах, кепках, меховых шапках, а еще полицейских фуражках и касках. Взрослые женщины носили на головах намбави и пхундени[7], куколи, платки и полотенца, а время от времени — ведра, горшки, корзины и чаны. Проблема была в том, что одежда мне вообще не запомнилась. Женщины то прикрывали, то не прикрывали груди и бедра, а мужчины, и стар и млад, все как один ходили голыми. Даже люди, которые терпеливо сносили мои слова про головные уборы, когда я заводил речь об одежде, качали головами — мол, чепуха все это, а если я приводил конкретные доказательства, заливались смехом.
Повадившись обращаться к этим воспоминаниям, я здорово веселил всех рассказом о младшем лейтенанте. Младший лейтенант, который командовал взводом сил обороны, размещенным на следующий год после начала войны в нашей конфуцианской школе, завсегда шлындал без одежды, но в блестящей каске. Однажды я видел, как он сидел на веранде школы, а два овода, опустившись на его чернющий член, сосали оттуда кровь. Мне казалось удивительным, что яйца лейтенанта, когда он без седла скакал на лошади, расплющивались по ее спине — но стоило мне дойти до этого места, слушатели со смехом решали: я либо отпетый враль, либо малолетний придурок.
Удивительным, по моему мнению, было и вознесение моего отца на небо. Взрослые говорили, будто мой отец вернулся домой изрешеченным пулями трупом, но я помнил не это. А то, как он в своих белых холщовых одеждах с края могилы на нашем семейном участке взмыл, словно журавль, в небо. Я, очевидно, наблюдал за этим мистическим действом из-за плеча рыдавшей матери, но когда потом заговорил о нем, был в очередной раз уличен в абсурдной лжи. Оказалось, описанный мною облик отца соответствовал его фотографии, что висела в рамке в прихожей старшего дяди, а на семейном участке, с которого, по моему убеждению, улетел отец, просто располагалась могила. Мне разъяснили, что пережитое на могиле отца, к которой мать таскала меня на спине, смешалось в моей голове с увиденным на фотографии, и в придачу дали строгий наказ впредь подобного не болтать.
На самом деле, эти воспоминания воспринимались людьми относительно спокойно. Но были среди моих детских воспоминаний и такие, от которых я, заплатив суровую цену, вынужден был отказаться или даже отречься.
К таковым, в частности, следует отнести воспоминания о слипшихся мужчинах и женщинах. В пору моего раннего детства все взрослые жили слипшись по двое, но потом как-то незаметно разлиплись. Вдруг заинтересовавшись, когда и почему это произошло, я обратился к жене двоюродного брата — ведь касавшиеся ее, весьма свежие, воспоминания мне легко было подкрепить доказательствами. Тогда она еще не злилась на меня так, как впоследствии.
— Невестка, а невестка, когда вы с моим братом разлиплись?
— Чего? О чем это вы, деверь, толкуете? — спросила она, глядя на меня так, словно я нес околесицу.
— Прежде вы с моим братом жили вроде как слипшись, а потом разлиплись — вот о чем.
— Ерунда какая, когда это мы…
— Невестка, но ведь вы и правда завсегда лежали слипшись, сидели слипшись, разве нет? — сказал я, изобразив, будто притягиваю ее к себе.