Невестка почему-то покраснела, хотя к тому времени она уже четыре года пробыла замужем, а я только успел пойти в младшую школу. В буравивших меня глазах мелькнула настоящая злость. От взгляда невестки я смешался, но, начав уж, продолжил:
— Слипшись, ходили в поле, дергали сорняки, таскали воду — разве нет? Так когда же вы разлиплись?
— Куда это, деверь, годится говорить такое?! Ну-тко попробуйте еще раз — все расскажу мужу, ужо он вам всыплет!
Не показавшаяся мне пустой угроза рассказать все мужу была довольно жестокой. Ее исполнение привело бы к серьезным последствиям. В те времена мы с матерью обретались на правах приживалов в доме умершего уже старшего дяди, и двоюродный брат, который оставался единственным взрослым мужчиной в семье, относился ко мне весьма строго. Из страха перед братом я отстал от невестки, но, надеясь все-таки удовлетворить свое любопытство, начал расспрашивать других женщин села, которые, по моим воспоминаниям, когда-то жили, слипшись с мужчинами. Судя по тому, что женщины либо смущались, либо сердились, это было похоже на правду, однако все они отнекивались, словно сговорившись. И наконец я таки получил взбучку. Я пристал с расспросами к какой-то молодухе, и тут перед глазами у меня замелькали искры. Это невесть откуда взявшийся двоюродный брат отвесил мне оплеуху своей тяжелой, как крышка чугунка, рукой.
— Каков поганец! Эта безотцовщина опять за свое! Проклятое отродье!..
Он притащил меня домой и хлестал прутом так, что тот истрепался — только признавшись, что соврал насчет якобы виденного прежде, я смог избавиться от незаслуженной экзекуции.
Еще больше страданий принесли мне воспоминания о прокаженных. Только успели исчезнуть из окрестностей нашего села красные партизаны, как появились прокаженные. Из-за прокаженных мы перестали ходить за съедобными цветами и сосновой мезгой в ближайший лес, за земляникой и диким виноградом в долину и из-за них же чуть было не бросили подворовывать пшеницу и картошку на полях. Ходили слухи, что прокаженные на придомовых участках в зарослях ячменя подстерегали детей в надежде подкрепиться их печенью, и кое-кто уже исчез, играя в прятки.
И вот что случилось однажды. Придя вслед за братом и его женой в поле, я там слонялся от скуки, как вдруг в зарослях начавшего созревать ячменя услышал шорох, свидетельствовавший о человеческом присутствии. Я, конечно, испугался, но резкий шум, который примешивался к шороху, заставил меня побороть страх. К счастью, поблизости стояла старенькая сторожка — как раз на таком расстоянии, чтобы прокаженный не успел поймать меня, если заметит, и чтобы можно было увидеть то место, откуда доносились звуки, — и я бросился туда.
Это и правда был прокаженный. Здоровенный, он, крепко держа девушку, выжирал у нее печень. Издалека было не очень хорошо видно, но девушка стонала, изогнувшись, наверное, от боли, а на ее наполовину открытой груди точно была кровь.
Я в ужасе ринулся вон из сторожки. То ли потому, что прогнила прошлогодняя соломенная веревка, то ли потому, что я, опешив, потерял осторожность, перила, служившие мне опорой, отвалились, и меня угораздило с криком грохнуться на землю. Потревоженный, прокаженный поймал меня и стал, обнажив желтые зубы, грозить:
— Тут в селе живешь? Если сболтнешь кому об этом, останешься без печени!
Я удрал с поля, синий от страха, и действительно никому не рассказал об увиденном. Какое-то время я мучился ночными кошмарами, но в конце концов успокоился. Я тогда еще не ходил в школу, значит, мне было от силы шесть.
Я снова вспомнил тот случай вскоре после того, как получил взбучку от брата. Не столько даже из-за ассоциаций со «слипшимися», а из-за того, что однажды на базаре встретил ту девушку, у которой, как я думал, прокаженный выжрал печень.
— Странненько…
Забыв про угрозы здоровенного прокаженного, я в упор смотрел на девушку. Она тоже, похоже, узнала меня. Бросила торговаться за комусины[8], а может, кроссовки, повернулась и, больно ухватив за запястье, потащила меня на задворки рынка.
— А ну, поди сюда! Чего странненько?
Как только мы отошли от торговых рядов, она впилась в меня взглядом. Но я не особо испугался, может быть, потому, что был уже второклассником и смотрел на нее, как на девчонку, свысока, а может быть, потому, что поблизости толпились покупатели.
— Как ты живешь без печени?
— Чего?
— Тогда, на ячменном поле, прокаженный выжрал у тебя печень… Как же ты выжила?
— О чем ты? Где ты чего видел? Только попробуй, сказани такое еще раз!