Когда она в ответ на мои беззлобные слова больно меня ущипнула, я тоже разъярился:
— Вот стерва, чего щиплешься? Печень у тебя выжрал прокаженный, а виноват я?!
— Да ты достал уже!
Она двинула мне кулаком, я в слезах повалился на землю и давай голосить — и тут появились парни из нашего села.
— Ну у тебя, девка, и характер! Нипочем замуж не выйдешь! Этак сцепиться на базаре с мальцом!..
— Да уж, тому, кто захочет на такой жениться, придется заняться карате! У нее талант людей мутузить…
На самом деле, они просто флиртовали с ней, а не меня спасали.
И все же с их появлением ей пришлось отпустить мое запястье.
— Попробуй сказани про меня еще что-нибудь! Рот порву!
Она стрельнула в мою сторону угрожающим взглядом, но я уже не мог сдерживать злость. К тому же у меня имелись надежные защитники, чего было теряться?
— Девчонка без печени, думаешь, я боюсь твоих угроз?
Я и не подозревал, какую страшную бурю навлекаю на себя! Прошло три дня с тех пор, как сельские мальчишки, заинтересовавшись, попросили меня пояснить сказанные слова, и я без колебаний выложил, что видел, а потом смылся от них. Давно утратив всякую привязанность к дому, я шлялся по улицам до темноты, а когда вернулся, мать плакала на краю веранды, двоюродный брат же в злости поддакивал какой-то суровой старухе.
— Вот он, гаденыш! Который распустил все эти слухи…
Осознавая тревожность обстановки, я с дрожью вошел в ворота, и брат, замолчав, показал на меня пальцем. Тут же старуха, сверкая взглядом, грубо схватила меня и повалила на пол, придавив коленями мои руки.
— Проклятое отродье! Рот бы тебе порвать!
Она вдруг засунула свои указательные пальцы мне за щеки и изо всех сил потянула в разные стороны. Я перепугался, почувствовал жгучую боль и солоноватый привкус крови. Мой рот действительно порвался. Но старуха на этом не угомонилась. Оставив меня, из-за травмы неспособного даже реветь в голос, она бросилась в угол двора, схватила с дядиных чиге[9] острый серп, и, вернувшись, занесла его надо мной:
— Признавайся, поганец, правда ли, наша Ынним липла к дровосеку? Ты своими глазами видел их на ячменном поле?
Я был ни жив ни мертв — не мог взять в толк, о чем она говорила, к тому же надо мной висел готовый в любую минуту опуститься серп. Я, словно в затянувшемся дурном сне, силился понять, чего хотела от меня старуха. Мать, которая всхлипывала на краю веранды, попыталась вмешаться, но не тут-то было.
— Что, мальчик испугался?! Стерва, мальчик твой испугался — большое дело, а у нашей Ынним жизнь сломана — это, по-твоему, ничего? Грязная тварь, шлюха, и отродье твое ничуть не лучше! Совсем совести нет!.. Куда годится болтать такое?!
Орала старуха с пеной у рта, а двоюродный брат, полностью с ней согласный, отчитывал мою мать:
— Лучше бы ты, тетка, сидела спокойно! Только так и можно вылечить его от этой странной болезни. Да и сама вела бы себя поосторожней!
Мать рухнула на пол как подкошенная и разразилась слезами, больше не отваживаясь вмешиваться. А я, отданный на растерзание старухе, наконец потерял сознание, благодаря чему освободился от ее хватки.
После этого случая я три дня проболел, а придя в себя, поторопился утратить речь. Люди по большей части говорят о том, что видят или помнят, но те два случая заставили меня потерять уверенность в собственных воспоминаниях. И после я уже не заводил разговоров о том, что видел или помнил.
Но есть два воспоминания, о которых я просто обязан поведать — дабы объяснить, как оказался в нынешнем положении. Первое — что у моей матери печень тоже выжрал прокаженный, а второе — что я в детстве видел лицо своей жены, с которой познакомился двадцатью годами позже. Прокаженный выжрал печень у моей матери вскоре после того, как старуха порвала мне рот. Я в страхе убежал, увидев это издалека, а на следующий год мама умерла. Я услышал, что она в пустом доме шаманки умерла, потеряв несколько литров крови, и хотел было сообщить брату, будто это все потому, что прокаженный выжрал у нее печень, но, боясь нарваться на неприятности, в конце концов решил не раскрывать рта. А жену свою и увидел благодаря одному суеверию, бытовавшему среди нас в те времена. Это суеверие гласило, что, взглянув ночью в зеркало в сортире, можно увидеть лицо женщины, с которой сойдешься в будущем. В тот год, когда мама умерла, а тетя вышла замуж, мне очень не хватало женского тепла, а я давно уже хотел знать, на ком женюсь, и в припрятанном осколке зеркала действительно увидел свою будущую жену. Узрев в сортире без крыши нечетко обрисовавшееся под тусклым лунным светом лицо, одновременно и знакомое, и совершенно незнакомое, я от испуга выронил осколок зеркала в очко, над которым сидел. Но, не желая прослыть брехуном или дураком, я и об этом никому не сказал.