Глянул на это Борис, от ярости ногами затопал. Кинулся было к начальству, а Семён его задержал.
Заблоцкий успокоился, но к воеводе пошёл всё-таки. Тот ему сказал не таясь:
— Велено было, вот и смотрели. И не шебуршись, а то и от своей власти добавлю. Иди! Заслужишь у государя прощение, тогда ходи себе козырем, а пока — молчи уж!
До самого отъезда из Верхотурья не выходил Заблоцкий из дома. Лежал, в потолок смотрел.
Триста лет назад в сказании о стране сибирской дьяк Савва написал: «Сия убо страна полунощная; стоит же от России царствующего града Москвы во многих расстояний, яко до трию тысящ поприщ суть. Межи сих же государств российского и сибирские страны земли — облежит Камень, превысочайший зело, яко досязати верхом и холмом до облак небесных… Из сего же Камени реки многие истекоша, овие поидоша к российскому царству, овии же в сибирскую землю. И быть реки пространны и прекрасны зело, в них же воды сладчайшие и рыбы различныя многие».
Прошёл Заблоцкий тот великий Камень — Урал.
Долгий был путь, а Заблоцкий после Верхотурья не отходил сердцем, злой стал, драчливый, молчал.
В степях воевали с отрядами мунгальского Цысанхана[44].
Наскочила было татарва, да обожглась, думали, купцы, а напоролись на казаков. Кого из них постреляли, кто ушёл, а одного татарина в плен взяли.
Заблоцкий велел накормить его и не обижать.
Ночью Дежнёва осторожно тронули за плечо. Он проснулся. Над ним склонился Заблоцкий, прижал палец к губам — тихо! Поманил за собой.
Они ушли в степь, подальше от бивака. Заблоцкий шёл впереди. Наконец он остановился. Семён ждал, что будет дальше. Заблоцкий положил ему руки на плечи, посмотрел в глаза. И вдруг встал на колени.
— Не перед тобой винюсь, перед всей русской землёй, перед всем народом. Коль можешь, и сам прости меня, грешного.
Догадка шевельнулась в душе у Семёна. И Заблоцкий понял, что догадался Семён.
— Да. Ухожу. В Москве — тюрьма. В Верхотурье — досмотр. А в Сибири — и кнутом прибьют. Хотелось когда-то в немецкие страны, ума-разума поднабраться — не судьба. В таинственный Китай попробую уйти. Страна древняя, мудрая, может быть, там для России нашей пользу сумею принести. Осудишь, Семён?
— Нет. Если нет места дома, где-нибудь всё равно пустует твоё.
— Спасибо! Просьба к тебе. Возьми это письмо. Случится, будешь в Москве, передай сестре моей, Марии Романовне. Почтой не шли, не дойдёт.
— Да когда ж я в Москве-то буду?
— Может, и будешь когда. Мне-то ведь пути заказаны навечно.
Взял письмо Семён, положил на грудь.
Заплакали.
Сели на землю. Семён поднялся первым.
— Пора небось?
— Пора.
Заблоцкий тихо свистнул. Из недалёких кустов вывел человек двух лошадей. Семён угадал в нём татарина.
— С ним уходишь?
— Дорогу укажет. Прощай.
Обнялись трижды. Трижды поцеловались.
— Обмотай тряпками копыта, — сказал Семён.
— Сделано уже. Татарин толковый. Прощай, Семён.
— Прощай! Подожди ехать, дай мне в лагерь уйти.
Семён быстро пошёл. Лёг и долго вслушивался в степь. Так ничего и не услышал.
Люди, которых не понять
Всходило солнце, когда Борис добрался до Цысанхана. Молодой старик — борода седая, а лицо румяное, как у юноши, — привёл Бориса в главный шатёр.
Цысанхан возлежал на огромных подушках, а его великолепный живот подпирала золочёная скамеечка. Цысанхан смотрел на Бориса блестящими чёрными глазами и молчал.
Борис поклонился, но хан даже позу не переменил.
— Великий Цысанхан, — заговорил Борис по-татарски, — я пришёл к тебе с открытым сердцем. Хочу приумножить славу и силу человека. Мне едино — русские или немцы, татары или китайцы пожнут плоды с моего дерева. Я прошу тебя, Великий Цысанхан, уповая на твоё великомудрие и щедрость, помочь мне добраться до ваших прекрасных городов, где верой и правдой послужу вашим народам.
Цысанхан что-то промычал, и тут же вбежали в шатёр, согнувшись в три погибели, слуги и подали хану трубку.
— Он не слышит тебя, — сказал молодой старик Заблоцкому. — Великий Цысанхан познает тайны вечного времени и пространства.
Только теперь Борис уловил приторный запах анаши[45]. Борис вспыхнул, успел погасить гнев, но молодой старик всё заметил.
— Тебя ждёт Алли-Бэшэ, которого ты спас от плена. Твою прекрасную речь ты скажешь завтра. Она мне понравилась, я с удовольствием послушаю её и второй раз.
44