— Крест, крест клади! — потребовал Стадухин.
Парфён собрался и положил крест твёрдо.
— Ты думаешь, я пьяный?
— Нет, — сказал Михаил, — ты не пьяный, а вот денег, которыми хвастаешь, у тебя нет.
— Есть.
Встал, подошёл к сундучку, открыл, вытащил бумаги.
— Видишь? Долговые кабалы[59]. Целый день будешь считать. Только этого на четыре тыщи.
— Пью! — закричал Селиверстов.
Выпил и опять закричал.
— Пью!
Выпил, встал и рухнул мимо скамьи.
— На две чары тебя обошёл.
Парфён засмеялся. Убрал бумаги, запер сундучок, трезво, с насмешкой посматривая на Стадухина, подошёл к столу и одну за другой, хлестанул три чары.
— Твоя! — ахнул Стадухин. — Крепок ты, Парфён. За тебя хочу выпить, с тобой.
Выпили, и Парфён уснул, повалившись головой в блюдо. Михаил взял его за шиворот, глянул в безжизненное лицо, толкнул презрительно опять же в блюдо.
Абакаяда Сичю просыпалась раньше Семёна. Она лежала во тьме и слушала его сон. Бог весть каким чувством знала она, сколько ещё Семёну спать, и, если знала, что сон прервётся не скоро, выскальзывала из-под одеяла и уходила в угол избы, на шкуры: так спали якуты.
Случалось, что Семён заставал её на полу. Он ложился рядом и, когда она просыпалась, ласкал. Она была счастлива, что Семён её не ругает, и горячо принималась расспрашивать про далёкую русскую землю, веруя, что на этот раз всё поймёт и что теперь уже воля якутских богов не заманит её на шкуры.
Сичю обнимала Семёна и всё спрашивала:
— Семён, а какая твоя земля?
Семён улыбался и говорил, как ребёнку:
— Земля такая же: у вас — деревья, у нас — деревья. У вас — трава, у нас — трава.
— А цветы другие. Ты говорил.
— Цветы другие.
— Оленей нет! — подсказывала Сичю.
— Оленей нет, лоси есть.
— А конца-краю нет твоей земле?
— Конца-краю у нашей земли нет. Одних рек не меньше тыщи.
Стукнули в окно. Сичю в испуге прижалась к Семёну. Тот оторвал её от себя, глянул.
— На службу зовут чевой-то.
Весть была невесёлая: тойон Сахей — предводитель своего племени — обозлился и убил двух казаков, посланных собирать ясак[60]. Крикнул эту весть на утреннем крыльце свежий, словно всю ночь спал, Михаил Стадухин. Кровь ударила Семёну в голову. Дружков порубил Сахей. Ефима Зипунка да Федота Шиврина. Ослеплённый, будто кипятком шваркнули по ногам, бросился Семён к бане, где со вчерашнего дня сидел якут. Якут привёз дань, но на свою голову прибыл к русским без единого соболя.
Барахлишко его казаки вчера растащили, а за то, что соболя не привёз, побили маленько, но не сильно. Заморённый был якут, пожалели. Собирались утром отпустить, а тут весть о Сахее.
При Семёне был шестопёр[61]. Одним ударом сбил замок с двери. Влез в баню, поднял за шиворот проснувшегося от ужаса якута и выкинул в толпу, казакам под ноги. Уж чем там били — не разобрать. Оставили на снегу клочья рваных шкур да кровавую проталину.
Распалила пролитая кровь: вспомнили казаки о Ходыреве. Два года не получали казаки хлебного жалованья, половину денежного оклада зажал приказчик. Все у него в долгу, у каждого на него зуб.
Пошли к амбарам.
Верный человек, пока убивали якута, добежал до Ходырева, едва растолкал.
Унимая боль в голове, выпил Ходырев двойного вина, квасу ледяного — и к амбарам. Возле амбаров стояли верные Ходыреву люди, пищали заряжены, даже затинные.
Выступил Ходырев перед своим войском, на казаков рукой махнул. Замолчали.
— По добру разойдись! В амбарах не моё добро, царское. Шевельну мизинцем, башки ваши — долой!
Вышел из казачьей толпы целовальник[62]:
— Открой, Парфён, амбары. Яви соболей, которых утаил от царя нашего.
Ходырев зашёл за своё войско, вытащил саблю.
— Кому помереть охота, иди!
И саблю над головой. Попятились казаки.
Прошла у Семёна злоба, и стал у него перед глазами растерзанный якут. Побежал Семён в тихую часовенку, в ней всего-то один человек уместится. Вдарился перед образами, просил у заступницы милости, бил поклоны несчётно, аж в глазах потемнело.
Здесь его и разыскали.
— Стадухин спешно зовёт. Беги к съезжей избе[63].
В съезжей избе казаков набралось человек с двадцать. Опять бунтовали. Парфён Ходырев решил показать власть — схватил троих бунтовщиков, запер в своём доме, бил кнутом и поднимал на дыбу.
Стадухин встретил Дежнёва приветливо:
59