В игру вступили сановитые святые отцы. У святых тоже все по чинам.
Серапион, митрополит Крутицкий, да Маркел принесли крест на золотом блюде. Его приняли митрополит Афоний Новгородский да Варлаам Ростовский и передали патриарху. Патриарх поклонился трижды кресту, поцеловал, а потом благословил царя.
Двух архимандритов да игумена послали за бармами[77]. Бармы приняли архиепископы суздальский, рязанский и епископ коломенский. Работы всем хватало, ни одного важного человека без дела не оставили.
После возложения на царские плечи барм и молитвы послали за венцом. Золотая шапка, узорчатая, в каменьях бесценных, соболем опушённая, легла на голову Алексея. Патриарх, возложивший шапку, поклонился царю, и царь ответил ему поклоном, подняв над головой венец. Последний раз в жизни снял перед человеком царь шапку.
Когда возложили ему в руки скипетр да яблоко державное, он кланялся патриарху, а шапку уже не снимал, потому что вся земная власть была в его белых руках.
Пели трижды многие лета, кланялись царю священники и бояре, и сказал ему патриарх поучение:
— Всех же православных христиан — блюди и жалуй. И попечение имей о них от всего сердца, за обидимых стой царски и мужески.
Царь кивал головой и улыбался. Было радостно, что церемония подходит к концу и удалась, никто ни в чём не промахнулся, в животе не теснило и бояться боярского подвоха не надобно, потому что он — царь, и теперь им надо бояться.
Всё было хорошо. И погода была хорошая.
А по Москве, по кривым улочкам, под праздничный звон расползался шепоток, что царь-то ненастоящий.
Царская любовь
Царь радовался, что он царь. Все слушались, все кланялись. Охотился, сколько хотелось, платье носил самое дорогое, накупил лучших в царстве лошадей, подбирал и дарил царской лаской домрачей[78] и бахарей[79], старичков бывальцев, калек и диковинных уродцев.
Правил царством Борис Иванович Морозов.
Евдокия Лукьяновна — мать государя — слабела здоровьем. И решила она обженить сына.
Кликнули по Руси клич. Отобрали двести девиц. Мать и ближние бояре осмотрели их и молодому царю предложили на выбор шестерых. Посадили в светлице, а царь глядел на них в потайное окно и полюбил дочь касимовского помещика Ефимию Фёдоровну Всеволожскую.
Была она юная, красотой ласковая. Была она первой девушкой, посмотрев на которую защемило у Алексея Михайловича сердце.
Ефемию Фёдоровну объявили царской невестой, взяли на житьё в Кремль, и стала она ждать свадебного обряда.
…Метался по Москве расписной возок ближнего боярина Бориса Ивановича Морозова. При хорошей езде быстрее и веселее думалось. Ехал он к Илье Даниловичу Милославскому. Прознал Морозов, что у незаметного Ильи Даниловича подрастают красавицы дочери, Мария Ильинична и Анна Ильинична. Поглядел их Борис Иванович и затаил далёкую мысль. Дела свои совершал он тонко, и в 1646 году поехал русским послом в Голландию будущий боярин, Илья Данилович Милославский.
Зима в тот год закрутила жестоко. Снег падал густо, а не теплело.
Борис Иванович сидел на стульчике возле окна и думал о русском престоле. Думал о Михаиле Фёдоровиче. Выборный царь был одно название. Тупых, заевшихся, замшелых бояр слушался, как ребёнок. И что бы там ни говорили, своего добился. Остались Романовы в царях.
Алексей характером слабоват. Смышлён, набожен. С пяти лет читал, в семь писать научился. В девять знал церковное пение не хуже священника. Ему бы настоятелем, а он — царь…
Пришёл из посольского приказа дьяк, принёс донос о самозванце.
Борис Иванович бегло просмотрел дело. Польский королевич Владислав, всё ещё мечтая о русском престоле, пригрел Тимошку Анкудинова[80], мужика вздорного и хитрого. Тимошка служил в Москве писарем, сам вологодский. Проворовался. Сжёг дом, не пощадил жену. Сгорела в пожаре. Бежал в Польшу. Владислав объявил его Дмитрием — сыном царевича Дмитрия.
Борис Иванович усмехнулся. И вдруг ударило: а ведь того, кто замешан в эту таинственную историю с убиением царевича Дмитрия, тоже звали Борисом. Царь Борис Годунов. Царь Борис Морозов.
— Морозов! — сказал вслух и посмотрел на дьяка. Лицо непроницаемо. Отослал. Задумался, но дьяк вернулся:
— Царь едет!
Морозов накинул на плечи соболью шубу, торопясь пошёл за ворота встречать великого гостя.
Алексей Михайлович был весел необычайно. В глазах голубейших зайчики кувыркаются. Собирает губы, соблюсти чтобы строгость, а они растягиваются от уха до уха.
77
80