КЛАРА. Cara, ты была великолепна.
ЕВА. Что-то ты не очень мне помогала.
КЛАРА. Мне казалось, ты была в упоении.
ЕВА. В упоении? Я? Да у меня не осталось сил — ни физических, ни душевных. Ты не представляешь, как это выматывает — добиваться от нации потворства, а от жертвы уступчивости. Но как ещё можно наказать тех, кто не чувствует вины? Прежде чем дети сами узнают, что такое безнравственность, им нужно объяснить. Иначе наказание не подействует. Они станут сопротивляться.
КЛАРА. Разве они не сопротивляются?
ЕВА. Кто? Они? Не слишком. Против них сила истории. И мораль. Самая большая ложь, даже если её опровергнуть, оставляет после себя следы сомнений, как веник оставляет по углам пыль. Едва наказание становится законным, его считают сперва логичным, затем обычным и, наконец, заслуженным. У всех, кто отворяет дверь в полицейский участок, совесть немного не чиста.
КЛАРА. Cara, говно есть говно… (Указывая на модели.) …даже если выглядит вот так.
ЕВА. Говорить это — в истинно итальянском духе.
КЛАРА. Подчёркивать это — в истинно немецком духе. Давно собиралась спросить, cara… этот бант… если хочешь надеть… вдруг… можно мне?.. (Прикалывает украшение к платью ЕВЫ.) Господи, какая плотная ткань.
Сирена воздушной тревоги.
КЛАРА. Ehi, Madonna mia, что это?
ЕВА. Налёт.
КЛАРА. Что будем делать?
ЕВА. С места не двинемся. Женщины, как мы, должны выступать единым фронтом.
Звонит телефон. ЕВА снимает трубку.
ЕВА. Ja… am Apparat… wir werden selbstverständlich der Einladung des Führers Folge leisten… Auf Wiederhören.[37] (Кладёт трубку.) Великие люди из зала заседаний спустились в бомбоубежище. Я сказала, что мы идём к ним. (Берёт сумочку.) Я давно мечтала о том, как мы собьем английский самолёт, оттуда выпрыгнет пилот, раскроет парашют и приземлится в саду Канцелярии. И пилотом окажется Кларк Гейбл.
КЛАРА (вздыхает). Eechi.
ЕВА. Единственный мужчина, которому не нужен костюм, чтобы быть героем.
Слышен звук приближающегося самолёта.
ЕВА. Теперь никто не помешает нам выйти отсюда.
КЛАРА. Так может, нам пора?
ЕВА. Даже Лесли Ховард… И всё же он немного… слишком слаб, и не заслуживает любви такой женщины, как Скарлет. Женщины, способной в одиночку противостоять всему миру, пока не встретит… Обожаю предаваться иллюзиям.
КЛАРА. Тогда остаётся лишь одна надежда… создать миф.
ЕВА. Так давай создадим. Мужчины живут мифами. А женщины их создают. Мужчины тянутся к совершенству. Но не способны разглядеть мелочи.
КЛАРА (указывая на СОЛДАТА). А он?
ЕВА. Миф, который переживёт нас всех. Злодеи станут жертвами, жертвы станут злодеями. Лет через двадцать. Каждому времени нужны те и другие.
Вдалеке разрывается снаряд.
КЛАРА. Это бомба?
ЕВА. Скорее всего, зенитки. Может, они сбили самолёт Кларка Гейбла. Надо бы мне подкрасить губы. Для Кларка.
КЛАРА (глядя на СОЛДАТА). Какой… хорошенький.
ЕВА. Моя дорогая, если хочешь серьёзных отношений, выбирай те, что будут длиться — что-нибудь прекрасное и разрушительное. Точка.
ЕВА протягивает КЛАРЕ фотоаппарат. КЛАРА сначала морщится, потом качает головой.
КЛАРА. Откровенно говоря, Скарлет, мне теперь на это наплевать.
ЕВА. А, ерунда! Завтра будет новый день.
Они отступают вглубь сцены. Мощный взрыв сотрясает комнату. СОЛДАТ просыпается.
СОЛДАТ. Меня зовут Ханна Вайнтрауб. Мне девятнадцать лет. Я родилась во Вроцлаве, также известном как Бреслау. До войны мои родители, упокой господь их души, разводили на собственной ферме кур, как рейхсфюрер СС Генрих Гимлер. Мой родной язык немецкий; также я говорю на идиш, немного по-польски, и понимаю иврит ровно столько, сколько нужно, чтобы посещать богослужения. Я не знаю, как я здесь оказалась. Нет. Это неправда. Я не хочу говорить, как я здесь оказалась. Лет через тридцать-сорок люди станут спрашивать: почему они это сделали? Почему они это допустили? Пусть сами найдут ответ. Он им может понадобиться. «Никому не позволено делать ложки из костей своих отцов и матерей», — утверждают раввины, уверенные, что их паства уже испытывает естественную неприязнь к подобного рода экономии. Эта неприязнь — всего лишь сантимент.