Солдата на заимке уже не было. Оставались одни собаки, да бродил в одиночестве кривой петух, обреченный на монашество. В наше отсутствие солдат успел напиться чаю, съел весь хлеб и как ни в чем не бывало ушел. После него осталась только яичная скорлупа да корочка черствого хлеба.
– Выкрал яйца у меня… – спокойно объяснил «брат Ипполит», рассматривая «кухонные остатки» после Вилка. – Этакой вороватый солдат…
Мне нравилось на заимке «брата Ипполита», и я остался до вечера, чтобы еще раз сходить на охоту. Да в жар и идти было трудно, а ночью я плохо спал и встал рано. Выбрав завесистую березу, я расположился под ней. Днем спать в тени как-то особенно хорошо, а тут еще с озера дул освежавший ветерок. С занятого мной пункта было видно все, что делалось на заимке. «Брат Ипполит» вообще отличался естественностью и был всегда одинаков. При людях он делал то же, что делал бы, вероятно, и один. Сейчас он вывел свою новокупку, которая была заботливо поставлена на время жара в конюшню, несколько раз обошел ее кругом и рассматривал ее с таким вниманием, с каким, вероятно, ювелир не рассматривает редкой воды брильянт. Безмолвными свидетелями этого осмотра были Найда и кривой петух. Они ходили за хозяином и тоже осматривали новокупку, как нового члена своей оригинальной семьи. Да, это была настоящая семья, таинственно связанная между собой невидимыми нитями. Я долго наблюдал эту живую картину, и мне казалось, что все они отлично понимают друг друга. Даже убогая новокупка точно хотела что-то сказать и шевелила губами. Может быть, она оправдывалась в собственной убогости или просила извинения. «Брат Ипполит» все ходил кругом и думал вслух:
– Ишь ты, какой одёр… Тебя бы башкирам на махан [4] продать. Да.
Несколько раз счастливый покупатель брал хвост новокупки в руки и рассматривал его с особенным вниманием… Очевидно, этот куцый хвост смущал его больше, чем все остальные недочеты по части лошадиной красоты.
– Ну и хвост… – удивлялся «брат Ипполит», обращаясь уже к петуху и Найде. – Разве такие хвосты бывают? Вон у иноходца какой был хвост – по земле тащился…
Петух заглядывал сбоку своим единственным оком на предъявленный хозяином хвост новокупки и, по-видимому, был согласен с его мнением. Найда, наоборот, оставалась довольной и несколько раз делала попытку лизнуть новокупку прямо в губы.
В заключение этого экзамена «брат Ипполит» сел на новокупку верхом, отчаянно заболтал босыми ногами и погнал по тропинке в лес. Лошадь бежала скверной тряской рысью, и громадное тело «брата Ипполита» подпрыгивало на ее костлявой спине – вместе всадник и лошадь изображали что-то вроде громадной летучей мыши, когда «брат Ипполит» расставлял широко локти и ветер надувал его рубаху.
Страстная любовь к животным «брата Ипполита» служила самой трогательной иллюстрацией его обшей тронутости. Если в обществе других нормальных людей он казался чужим, то среди своих любимых животных являлся своим. Ведь между психологией человека и животного есть своя таинственная связь.
Меня разбудил громкий спор. Солнце так и палило, так что больно было смотреть. На самом припеке сидели «брат Ипполит» и солдат Вилок и ругались. Солдат был навеселе и размахивал бутылкой водки.
– Нет, за что ты меня вчера хотел убить? – повторял Вилок с навязчивостью пьяного человека.
– И надо было убить, – спокойно отвечал «брат Ипполит». – Вперед не плутуй… Омманул ты меня кругом…
– А у тебя-то свои глаза в соседях были? Дураков учат и плакать не велят… Не иголку покупал. Ежели бы не барин, так задушил бы ты меня, Аполит…
– И задушил бы, – спокойно соглашался «брат Ипполит».
Солдата больше всего возмущал именно этот спокойный тон, и он начинал все сильнее придираться.
– Нет, ежели ты правильный человек, так ты должон просить у меня прощенья… да… Да еще за бесчестье полштоф выставить: «На, солдат, выпей…» Вот как должон поступать правильный человек. Я не могу вон крыльцами [5] шевельнуть. Ежели бы я на тебя, на-примерно, навалился и учал тебя, напримерно, душить – ну, что бы ты мне сказал? Обормот ты, вот что. Вон он, барин-от, он все видел. Да… Будь я жиденький да хворый – тут бы мне и конец.