– Ты чего музыку выключил? – спрашивает Секани.
– Заткнись, – шипит на него Сэвен.
Мы тормозим на светофоре. Мимо нас проезжает патрульная машина с Ривертонских Холмов. Сэвен выпрямляется и глядит перед собой, не моргая и напряженно держась за руль. Зрачки его слегка подрагивают, будто он борется с искушением посмотреть на копов. Сэвен тяжело сглатывает.
– Ну же, светофор, – упрашивает он. – Давай.
Я тоже смотрю вперед и прошу зеленый свет загореться быстрее.
Наконец он загорается, и Сэвен пропускает патрульную машину вперед. Однако его плечи не расслабляются до тех самых пор, пока мы не выезжаем на автостраду. Мои тоже.
Мы останавливаемся у китайского ресторанчика, в котором мама любит брать еду навынос. Она хочет, чтобы перед беседой с детективами я поела. На улицах Садового Перевала играют дети, и, наблюдая за ними, Секани прижимается лицом к стеклу. Правда, играть с ними он бы не стал, потому что в последний раз местные ребята обозвали его Белоснежкой из-за того, что он ходит в Уильямсон.
Чернокожий Иисус с дредами, как у Сэвена, приветствует нас с больничного мурала[48]. Он раскинул руки во всю стену, а за спиной у него пухлые облачка. Большие буквы у него над головой напоминают: «Иисус любит вас».
Сэвен проезжает мимо него на парковку позади больницы. Там жмет на кнопку, чтобы открыть ворота, а потом паркуется возле маминой «камри». Я беру подставку со стаканчиками, Сэвен – пакет с едой, а Секани не берет ничего, потому что никогда ничего не носит.
Потом я звоню в звонок у черного хода и машу в камеру. Дверь открывается: за ней стерильный коридор с яркими белыми стенами и белой плиткой на полу, в которой отражаются наши ноги. Коридор ведет нас в приемную. Одни посетители здесь смотрят новости по старому телевизору под потолком, другие читают журналы, лежащие тут с самого моего детства. Увидев наш пакет, какой-то лохматый мужчина выпрямляется и глубоко втягивает носом воздух, будто еду мы принесли для него.
– Что это у вас там? – спрашивает из-за стойки мисс Фелисия, вытягивая шею.
Из другого коридора в своей простой желтой форме выходит наша мама, а за ней заплаканный мальчик с матерью. Мальчик посасывает леденец – награду за то, что выдержал прививку.
– А вот и мои малыши, – говорит мама, когда видит нас. – Да еще и с обедом. Ну, пойдем.
– Оставь и мне чуть-чуть! – кричит нам вслед мисс Фелисия, и мама просит ее помолчать.
В комнате отдыха мы ставим еду на столик. Мама достает несколько бумажных тарелок и пластиковые приборы, которые хранит в тумбочке как раз на такой, как сегодня, случай. Мы молимся и приступаем к трапезе. Ест мама сидя на столешнице.
– М-м-м-м! То что надо. Сэвен, солнышко, спасибо. Я сегодня только пачку «Читос» успела ухватить.
– Как, прям без обеда работаешь? – спрашивает Секани, набив рот рисом.
Мама указывает на него вилкой.
– Я кому говорила не болтать с полным ртом? Но если хочешь знать, то да, без обеда. В перерыв у меня была встреча. Теперь расскажите, как у вас дела. Как школа?
Секани, по обыкновению, болтает дольше всех, потому что не упускает ни малейшей подробности. Сэвен лишь коротко отвечает, что все хорошо, и я тоже не разглагольствую:
– Все нормально.
Мама отпивает газировки.
– Что-то случилось?
Я испугалась, когда мой парень ко мне прикоснулся, но…
– Нет, ничего.
Тут в дверях возникает мисс Фелисия.
– Лиза, не хочу тебя отвлекать, но у нас проблема.
– У меня перерыв, Фелисия.
– Да я знаю. Там это… Бренда хочет тебя видеть.
Мать Халиля.
Мама ставит тарелку на стол и, посмотрев мне в глаза, говорит:
– Оставайся здесь.
Но я очень упрямая, а потому иду за ней в приемную. Мисс Бренда сидит, закрыв лицо руками. Волосы ее растрепаны, а некогда белая футболка вся в грязи. Руки и ноги у нее все в ранках и струпьях, и, поскольку кожа у нее светлая, ранки эти особенно бросаются в глаза.
Мама садится рядом с ней на корточки.
– Брен, привет…
Мисс Бренда отнимает руки от лица. Ее красные глаза напоминают мне о том, как когда-то в детстве Халиль сказал, что его мама превратилась в дракона, и добавил, что однажды он станет рыцарем и спасет ее.
И поэтому я не понимаю: как он мог торговать наркотиками? Мне всегда казалось, что боль от утраты собственной матери ему не позволит…