В тот день, когда моя мать не сделала аборт, было совершено, я считаю, самое настоящее преступление против человечества. У мадам Розы это выражение с языка не сходило, она получила образование и училась в школе.
Жизнь – она не для всех.
Больше по дороге домой я уже нигде не останавливался, у меня было теперь только одно желание: сесть рядом с мадам Розой, потому что мы с ней по крайней мере с одной и той же помойки.
Когда я пришел, то увидел перед домом санитарную машину и подумал: все, крышка, у меня никого больше нет, но это приехали не за мадам Розой, а за кем-то уже помершим. Я испытал такое облегчение, что разревелся бы, не будь я на четыре года старше. А я-то подумал было, что у меня никого не осталось. Тело принадлежало мосье Буаффе. Мосье Буаффа – это тот самый жилец, про которого я вам еще ничего не говорил, потому что про него и сказать было нечего, он редко показывался. У него приключилась какая-то ерунда в сердце, и мосье Заом-старший, который стоял на улице, сказал мне, что никто не заметил, как он умер, – он даже и почты никогда не получал. Я никогда еще так не радовался, что вижу его мертвым, – это я, конечно, не в обиду ему, а в пользу мадам Розы: значит, на этот раз умирать выпало не ей.
Я взбежал наверх, дверь была открыта, друзья мосье Валумбы ушли, но свет оставили, чтобы мадам Розу было виднее. Она расползлась своими телесами по всему креслу, и вы можете представить себе мою радость, когда я увидел, что по щекам у нее текут слезы, – ведь это доказывало, что она жива. Ее даже слегка сотрясало изнутри.
– Момо… Момо… Момо… – это все, что она в состоянии была из себя выдавить, но с меня и этого хватило.
Я подбежал к ней и обнял. Пахла она неважно, потому что не вставала и ходила под себя. Я обнял ее крепче: не хотел, чтобы она вообразила, будто мне противно.
– Момо… Момо…
– Да, мадам Роза, это я, на меня вы всегда можете рассчитывать.
– Момо… Я слышала… Они вызвали санитарную… Они сейчас придут…
– Это не за вами, мадам Роза, за мосье Буаффой, он уже умер.
– Мне страшно…
– Я знаю, мадам Роза. Значит, вы в самом деле живы.
– Санитарная…
Ей было тяжело говорить, потому что словам, чтобы выходить наружу, тоже нужны мышцы, а у нее все мышцы донельзя износились.
– Это не за вами. Про вас они и знать не знают, что вы здесь, клянусь вам в этом Пророком. Хайрем.
– Они сейчас придут, Момо…
– Не сейчас, мадам Роза. На вас еще не донесли. Вы вполне живы, ведь ходить под себя могут только живые.
Она, похоже, немного успокоилась. Я смотрел ей в глаза, чтобы не видеть остального. Вы не поверите, но глаза у этой старой еврейки были неописуемой красоты. Это как ковры мосье Хамиля, про которые он говорил: «Тут у меня ковры неописуемой красоты». Мосье Хамиль считает, что на свете нет ничего прекрасней, чем хороший ковер, потому что сам Аллах на нем восседает. По-моему, это еще не довод, ведь раз Аллах над нами, то он восседает над огромной кучей дерьма.
– А ведь и правда воняет.
– Значит, внутри у вас все работает как надо.
– Инш’алла, – произнесла мадам Роза. – Скоро я умру.
– Инш’алла, мадам Роза.
– Я рада, что умру, Момо.
– Мы все рады за вас, мадам Роза. У вас здесь одни только друзья. Все желают вам добра.
– Нельзя позволить им отвезти меня в больницу, Момо. Ни в коем случае нельзя.
– Можете быть спокойны, мадам Роза.
– Они в своей больнице насильно заставят меня жить, Момо. У них на это есть законы. Это настоящий Нюрнберг. Впрочем, откуда тебе про него знать, ты слишком мал.
– Я никогда не был слишком мал ни для чего, мадам Роза.
– Доктор Кац донесет на меня в больницу, и они приедут за мной.
Я не ответил. Раз уж даже евреи начали доносить друг на дружку, то соваться в это нечего. Мне-то на евреев плевать, они такие же люди, как все.
– В больнице они меня не избавят.
Я молчал. И держал ее за руку. Хоть в этом не врал.
– Сколько времени они заставили его мучиться, того чемпиона мира из Америки, Момо?
Я прикинулся идиотом.
– Какого еще чемпиона?
– Из Америки. Я слышала, ты рассказывал о нем мосье Валумбе.
Вот же хреновина.
– Мадам Роза, у них в Америке все мировые рекорды, они великие спортсмены. Во Франции, в марсельском «Олимпике» [16], одни иностранцы. Там есть даже бразильцы и не знаю еще кто. Вас они не возьмут. В больницу то есть.
– Ты клянешься мне?
– Пока я здесь, мадам Роза, больница шиш вас получит.