Я на силу сдерживался.
Какой-то человѣкъ, котораго я не зналъ (онъ оказался братомъ оцѣнщика), замѣтивъ жадный взоръ мой, сказалъ, что такая замѣчательная лошадь идетъ такъ дешево и прибавилъ, что одно сѣдло стоило этихъ денегъ. Сѣдло было испанское съ тяжеловѣсными украшеніями и съ неуклюжимъ кожанымъ покрываломъ, названіе котораго трудно выговаривается. Я сказалъ, что готовъ надбавить цѣну; тогда этотъ хитрый на видъ человѣкъ заговорилъ съ простодушной прямотою, которая меня подкупила. Онъ сказалъ:
— Я знаю эту лошадь, знаю ее очень хорошо. Вы иностранецъ, я вижу, и могли принять ее за американскую лошадь, можетъ быть; но я увѣряю васъ, что нѣтъ, ничего подобнаго нѣтъ; но извините, если я говорю шепотомъ, тутъ стоятъ чужіе, она, не безпокойтесь, «кровной мексиканской породы» (Plug).
Я не зналъ, что значило «кровной мексиканской породы», но прямодушная манера говоритъ этого человѣка заставила меня внутренно поклясться, что я или куплю эту «кровную мексиканскую породу», или умру.
— Имѣетъ ли она еще какія-нибудь достоинства? — спросилъ я, удерживая, насколько возможно было, свой порывъ.
Онъ потянулъ меня за рукавъ немного въ сторону и шепнулъ въ ухо слѣдующія слова:
— Она можетъ перебрыкать что хотите въ Америкѣ!
— Идетъ, идетъ за двадцать четыре доллара съ половиною, джентль…
— Двадцать семь! — крикнулъ я съ яростью.
— Продана, — сказалъ оцѣнщикъ и передалъ мнѣ «кровнаго мексиканца».
Я едва могъ сдерживать свое волненіе. Я заплатилъ деньги и поставилъ животное въ нанятую мною сосѣднюю конюшню для корма и для отдыха.
Послѣ полудня я привелъ лошадь на площадь, и когда садился на нее, нѣсколько горожанъ держали ее, кто за голову, кто за хвостъ. Какъ только всѣ отошли, она, собравъ всѣ четыре ноги вмѣстѣ, опустила спину, потомъ вдругъ выгнула ее дугой и подбросила меня вверхъ на три или четыре фута! Но я удержался и счастливо попалъ обратно прямо въ сѣдло, снова взлетѣлъ вверхъ, опустился на крупъ, опять взлетѣлъ и очутился на шеѣ; все это произошло въ теченіе трехъ или четырехъ секундъ. Потомъ лошадь встала на дыбы и я, обнявъ ее безнадежно руками за тощую шею, скользнулъ въ сѣдло и удержался въ немъ; потомъ она вскинула вверхъ заднія ноги, какъ бы желая лягнуть само небо, и встала на переднія; потомъ снова начала подбрасывать; въ это время я услышалъ чей-то голосъ:
— О, да она брыкается!
Въ тотъ моментъ, какъ я взлетѣлъ на воздухъ, кто-то далъ лошади полновѣсный ударъ кнутомъ, и когда я на этотъ разъ опять опустился, моего кровнаго мексиканца уже не было. Одинъ калифорнскій юноша погнался за ней, поймалъ ее и просилъ у меня позволенія прокатиться на ней. Я разрѣшилъ ему это удовольствіе. Онъ сѣлъ, былъ подброшенъ разъ и, упавши въ сѣдло обратно, пришпорилъ лошадь, и она понеслась, какъ птица, перелетѣла она черезъ три плетня и исчезла по дорогѣ къ долинѣ Уашу.
Я съ грустью присѣлъ на камень и невольнымъ движеніемъ одной рукой схватился за голову, а другой за животъ. Мнѣ кажется, только тогда понялъ я всю слабость человѣческаго организму мнѣ недоставало еще одной или двухъ рукъ, чтобы приложить ихъ къ болящимъ мѣстамъ. Перо не въ силахъ описать, насколько я страдалъ физически; никто не можетъ вообразить, какъ я былъ весь разбитъ, какъ внутренно, внѣшне и вообще былъ потрясенъ, ошеломленъ и убитъ; кругомъ меня собралась сочувственная толпа.
Одинъ пожилой мужчина, желая меня утѣшить, сказалъ:
— Иностранецъ, васъ поддѣли, всякій, живущій въ этой мѣстности, знаетъ эту лошадь. Всякій ребенокъ, всякій индѣецъ могъ бы вамъ сказать, что она брыкается; на всемъ континентѣ вы не найдете хуже лошади. Послушайте-ка меня, я — Каррей, старый Каррей, старый Эбъ [5] Каррей. Кромѣ того, долженъ сказать, что этотъ «кровный мексиканецъ» — проклятая и подлая лошадь. Эхъ, вы, простофиля, если бы не совались въ аукціонъ, вы бы имѣли случай купить настоящую американскую лошадь, прибавивъ немного въ той цѣнѣ, что дали за этого стараго кровнаго заграничнаго скелета!
Я ничего на это не возразилъ, но далъ себѣ слово, что если братъ оцѣнщика умретъ, пока я въ территоріи, то брошу всѣ дѣла, а уже непремѣнно поспѣшу на его похороны.
Проскакавъ шестнадцать миль, «кровный мексиканецъ» съ калифорнскимъ юношей на немъ влетѣлъ во весь опоръ обратно въ городъ, роняя повсюду клубы пѣны, какъ брызги несущагося тифона, и подъ конецъ, перескачивъ черезъ тачку съ посудой и черезъ самого торговца, остановился, какъ вкопанный, передъ нашимъ жилищемъ; какое дыханіе, тяжелое, порывистое, красныя ноздри раздуваются и дикіе глаза полны огня. Но было ли это благородное животное укрощено? Нѣтъ, не было. Его сіятельство г-нъ спикеръ палаты полагалъ, что было, и сѣлъ верхомъ, чтобы доѣхать на немъ до Капитолія, но съ перваго же раза животное сдѣлало скачекъ черезъ высокую груду телеграфныхъ столбовъ, и дорога до Капитолія, одна и три четверти мили, осталась по сей день не тронутая имъ; дѣло въ томъ, что лошадь выгадала, выбросивъ одну милю и сдѣлавъ только три четверти, а именно пролетѣвъ напрямикъ черезъ ограды и рвы и этимъ избѣжавъ извилинъ дороги; и когда спикеръ доѣхалъ до Капитолія, то сказалъ, что чувствовалъ себя все время на воздухѣ, какъ будто летѣлъ на кометѣ.