Неожиданно раздавшийся грохот оглушил нас. Казалось, что над нами с бешеной скоростью пронесся поезд. Минута тишины. Потом впереди замелькали частые вспышки, и тот же грохот снова пронесся над самой головой. По вспышкам я понял, что это бьют из пулемета. Третья очередь прозвучала уже много глуше. Мы ничком лежали в ледяной грязи, выключив фонарики.
— Это гитлеровцы, — донесся из темноты осторожный шепот Юзефа. — В обе стороны вдоль по трубе стреляют. Спустили в смотровой колодец пулеметчика. Надо его снять!
Мы долго ползли в кромешной тьме — ползли медленно, с частыми остановками, напрягая слух до звона в ушах. Еще дважды над нашими головами пронеслись пули…
Внезапно за углом впереди нас вспыхнул яркий свет. Совсем близко я увидел подвесную площадку и гитлеровца с фонарем в руке. Уже целясь в него, разглядел за ним другого, с автоматом. Они тоже увидели нас. Передний со стуком поставил фонарь на пол и припал к пулемету, второй стал срывать с плеча автомат.
Я нажал спуск и чуть не выронил ППШ от грохота своей же очереди. Гитлеровцы открыли беспорядочный пулеметный огонь. Они что-то истошно кричали, а когда мы уже были метров за сто от смотрового люка, нас сильно оглушило взрывной волной. Это немцы начали бросать вслед гранаты.
Мы бросились вперед и долго еще оглядывались на плотно сомкнувшуюся за нами темноту.
Юзефу было очень трудно — и суток не прошло с тех пор, как он получил тяжелую рану. По-видимому, у него была высокая температура. Зловонный воздух затруднял дыхание. Тоннель был здесь широким, мы шли рядом. Я обхватил Юзефа и слегка поддерживал его, делая вид, будто сам хочу на него опереться. Юзеф дышал в сторону, чтобы я не понял, как ему тяжело, но в трубе нельзя было утаить ничего, даже тихий звук низкие своды усиливали во много раз.
Когда мы выбрались из грязной жижи на узкую полосу сухого цемента, Юзеф прижался спиной к стене, но не удержался, соскользнул по ней и сел, вытянув ноги.
— Плечо что-то побаливает… — виновато произнес он. — Я сейчас, только отдохну минутку…
Мне не хотелось освещать его лицо: по голосу слышно было, что он измучен вконец. Делать нечего — присел рядом и я, расслабил мышцы, положил на колени тяжелую голову и задремал.
Снова далеко позади нас загрохотало. Видимо, гитлеровцы сменили пулеметный расчет. Юзеф встал и нетвердо зашагал вперед молча, сгорбившись, шаря здоровой рукой по стене. Он уже не освещал себе путь, а просто волочил за собой луч фонарика. Неожиданно пальцы его разжались, фонарик упал в грязь, Юзеф ахнул, хотел искать.
— Не надо! — сказал я. — Хватит одного.
Эта потеря была нам, пожалуй, на пользу: рука Юзефа освободилась и он стал передвигаться увереннее.
Я тоже очень устал. Мы шли, выбрасывая все лишнее.
Мы шли до распутья. Широкий тоннель здесь раздваивался и переходил в две узкие трубы. Юзеф попросил у меня фонарик, посветил им, ощупал стены пальцем, помолчал. О чем он думает?
— Скоро Висла! — шепнул Юзеф.
Я почувствовал надежду. Не знаю — понятно ли это будет тем, кто не испытал такого чувства сам, но иначе не скажешь: я почувствовал надежду всеми клеточками организма, словно меня медленно охватило приятное тепло.
— Налево удобней, короче, — сказал Юзеф, — но там швабы. А направо… Направо их может и не быть.
Юзеф опустился на колени. Я пополз вслед за ним в темноте — свет приходилось экономить. Пальцами вытянутой руки я касался его сапог, чтобы не потеряться в этом подземном лабиринте.
Потом мы опять шли рядом по широкому тоннелю, подолгу отдыхали и, тесно прижавшись друг к другу, сидели уперев ноги в противоположную стену. И снова ползли…
Запах, странный и непонятный, ударил мне в лицо. Юзеф засветил фонарик и стал чаще работать ногами. Я едва поспевал за ним. И только тогда, когда что-то легкое снова коснулось меня, я понял, что этот тревожащий непонятный запах — дыхание наземных просторов, свежий ветерок осенней ночи…
Над нами было затянутое спасительными тучами небо, кругом — тишина. А там за широкой, тускло отсвечивающей рекой чернела Прага — там были наши.
Мы лежали молча, плечом к плечу. После застойного смрадного воздуха тоннеля голова кружилась от обилия кислорода, в груди что-то хрипело.
— Ну, Юзеф, огонь, подземные трубы и чертовы зубы мы прошли! — вырвалось у меня. — Теперь в воду!
Я заторопился и сразу стал раздеваться. Дрожа от холода и возбуждения, оглянулся на Юзефа. Он лежал на животе, подперев лицо ладонями, и глядел в сторону Праги. Берега не было видно, но вдалеке голубели лучи советских прожекторов, а небо озаряли вспышки выстрелов наших орудий.
— Юзеф!
Он сел и протянул мне обе руки. Лицо серело в темноте, только блестели глаза.
— Да… — протяжно сказал он. — Эти пятьсот метров будут не легче тех километров, которые остались позади…
— Пройдем и это!
Мы осторожно спустились по наклонной трубе в воды Вислы.
Над Варшавой стояло темное зарево. Неумолчный бой гремел севернее Праги, на той стороне.
Течение быстрой реки понесло нас вниз, но мы пе тратили сил на то, чтобы с ним бороться. Оно нам даже помогало. Мы старались плыть без всплесков и много раз замирали, с головой погружаясь в воду, когда над рекой взлетала ракета. В одном месте мы почувствовали, что плыть стало вдруг трудно — нас так и тянуло ко дну. Это была отмель. Мы постояли, отдышались, прошли, сколько можно было, и поплыли опять. Отсюда до берега оставалось всего метров полтораста…
Уже почти у самого берега я почувствовал дурноту. Вот-вот потеряю сознание, утону. И вдруг под босыми ногами — что-то мягкое, упругое. Искрой пронзило — труп! Сознание вернулось. Оттолкнулся и, только показалась моя голова над водой, почувствовал — тянут! Потом уже я узнал, что поляк, которого я послал через Вислу, пробрался на правый берег и сообщил нашему командованию о моем возвращении. И меня ждали.
Пришел я в себя через несколько часов. Лежу в блиндаже под горячими полушубками, натертый спиртом. Рядом — Юзеф. Надо мною склоняется врач. И снова провалился в беспамятство…
На следующее утро за мной пришла машина из штаба фронта. Докладывал лично Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому и члену Военного совета генералу К. Ф. Телегину. Тут же на столе появилась карта Варшавы, были нанесены условные знаки, где находились укрепленные огневые точки гитлеровцев, дислокации танковых и моторизованных дивизий, размещения их штабов, а также системы окопных сооружений на набережных Варшавы.
Слушали меня внимательно. Потом командующий фронтом сказал: «Задание вы выполнили успешно. Военный совет фронта награждает вас орденом Боевого Красного Знамени»…
После тщательной подготовки 12 января 1945 года рванулся в наступление 1-й Украинский фронт, а 14 января в операцию на Висле включился и 1-й Белорусский фронт. Огненный смерч разорвал предрассветную мглу. Тысячи орудий, минометов, прославленных «катюш» крошили, рушили фашистскую укрепленную оборону.
…Утром 17 января Варшава была освобождена.
Завтра ночью
Луна разграфила улицу чересполосицей теней. Безмолвными часовыми стояли вдоль обочин тополя и фонарные столбы. За палисадниками светились беленые стены хат.
Лиза шла, прислушиваясь к окружившим ее звукам. Вот в тишине во дворе проскрипел журавль, звякнула дужка, глухо плеснулась вода, оброненная в колодезную глубину. Из сада сыростно, как из погреба, тянуло лежалым снегом. Шаги глохли в пыли. В соседнем дворе женский, с дребезжинкой, голос выводил песню:
1
События, описанные в документальном очерке «Город не должен умереть» и рассказывающие о деятельности разведгруппы «Голос» в районе Кракова в 1944–1945 гг., легли в основу сюжета романа Ю. Семенова «Майор Вихрь», выпущенного Воениздатом в 1967 году.