В правила искусства для детей советского периода всё это перешло почти автоматически. Любое потенциально травмирующее воздействие кинострашилки не укрылось бы от пристальных взоров педагогов и психологов и могло бы дорого стоить и постановщику, и редактору. Со временем решилась также проблема фантастических мотивов, и были восстановлены в своих правах и волшебники, добрые или злые, и феи, и чудесные превращения, и невероятные похождения героя (обычного советского школьника) в сказочной стране (где он, естественно, устраивал социалистическую революцию против глупого короля, правившего сказочным королевством при помощи злых волшебников). В своей дипломной работе, которую можно прочесть во ВГИКе (она хранится в кабинете истории отечественного кино), киновед Наталья Тендора пишет (с. 19): «Продолжением традиции гражданской и сатирико-политической сказки в советское время стала новая богатырско-приключенческая разновидность жанра революционного содержания. К ней можно отнести романтическую сказку Ю. Олеши “Три толстяка” (1924). Революционной сказкой следует назвать и “Мальчиша-Кибальчиша” А. Гайдара. Обе они были экранизированы: “Мальчиш-Кибальчиш” дважды, а “Три толстяка” – даже три раза». Добавим ещё, что «Три толстяка» Юрия Олеши – произведение, сохраняющее черты и героической сказки, и мистерии Пролеткульта: написанная в пору расцвета этого движения, сказка Юрия Олеши впитала в себя такие обязательные элементы пролеткультовского театрального представления, как победоносное народное восстание, которым завершается сюжет в пролеткультовском спектакле. В «Трёх толстяках» восстание предшествует раскрытию тайны Суок, оказавшейся сестрой наследника Тутти. Некоторая перекличка с эстетикой Пролеткульта – в сюжетных мотивах, связанных с цирком, который в этой сказке даёт именно площадное представление. Во время написания сказки «Три толстяка» любой ребёнок, живший в большом городе, легко узнал бы знакомые ему уличные инсценировки типа «Ленские события», «Красная Армия», «Речь Плеханова у Казанского собора в 1876 году», «Декабрьское восстание рабочих в Москве в 1905 году». А гимнаст Тибул и оружейник Просперо, возглавившие народное восстание против трёх толстяков, похожи на характерных персонажей пролеткультовских пьес: «Тема революционного героя выливалась в тему мессии, пришедшего из будущего и ведущего за собой покорную паству», – пишет историк театра Д. Золотницкий[27]. Не случайно в рассматриваемый нами период ни одна из этих «богатырско-приключенческих» революционных сказок не заинтересовала серьёзных экранизаторов. Напротив, на детском экране появились не только вполне положительные царевичи и царевны, принцы и принцессы, но также и добрые короли («Золушка») и мудрые князья («Руслан и Людмила»). Женитьба положительного героя на царевне, принцессе или доброй волшебнице («Варвара-Краса, длинная коса») – традиционный элемент сказочного сюжета – стала обычным финалом фильма-сказки. Так сказка, народная и литературная, заняла положенное ей место в воспитании подрастающего поколения.
Особое значение приобрела киносказка в послевоенные годы, когда на советские экраны хлынул поток зарубежных картин, сначала «трофейных», а затем – фестивальных. Здесь прежде всего следует назвать двух классиков волшебной киносказки советского периода – Александра Роу (1906–1973) и Александра Птушко (1900–1973).
Александр Артурович Роу – выпускник киношколы Б. В. Чайковского и драматического техникума им. Ермоловой в Москве. Литературной основой большинства фильмов Роу были русские народные сказки (реже – литературные первоисточники и авторские сценарии). При этом Александр Роу не был этническим русским. Сын гречанки и ирландца, бросившего семью на произвол судьбы в годы революции, Роу был родом из тяжёлого детства, полного печалей и нужды. Именно это, возможно, и определило его выбор своего места в кино: как и некоторые другие деятели искусства, чья жизнь началась с невзгод и лишений (Корней Чуковский, Мэри Пикфорд, Илья Фрэз), Роу всю жизнь охотно «возвращался в детство», как будто доигрывая в ребячьи игры, которые ему не по своей воле пришлось оставить раньше времени. Кино для детей, которое для многих авторов бывает просто виражом судьбы, стало для Роу естественной сферой творческого самовыражения.
Экранизированные Александром Роу русские народные сказки соответствовали стилистике этого жанра, что подметил Ролан Быков: «Меня потрясает, что в подлинно народных русских сказках нет личности неодолимо злой. Есть неодолимо добрая. Даже Баба-Яга (уж какая вредная бабка!) – а договориться с ней всегда можно. Она Ивану-царевичу и дорогу покажет к Кащею, и накормит даже с дороги. Даже создавая образ Кащея Бессмертного, народ создал легенду о смерти [Кащея] Бессмертного – пусть где-то на дубу, в сундуке, в щуке, в селезне, в яйце, на кончике иглы – но всё-таки есть конец жизни недоброго. Это присутствие надежды на преодолимость зла»[28]. В соответствии с этой особенностью русской сказки Роу использовал специфическое дарование актёра Георгия Милляра – «лучшей Бабы-Яги Советского Союза», олицетворявшего психическое здоровье советской киносказки: ведь созданные Милляром образы ведьм, леших, водяных, кощеев и чертей не смогли бы по-настоящему напугать и малыша! (Для сравнения задумаемся, бесследно ли для современных детей проходит та аудиовизуальная агрессия, которой они подвергаются во время бесконтрольного просмотра всевозможных ужастиков, компьютерных «стрелялок», «взрывалок» и «мочилок»? – Ю. Х.) Роу серьёзно и систематически изучал фольклор, собирал в особую тетрадь под названием «О том, о сём, но по поводу…» все речевые обороты, поговорки, все сказочные мотивы, которые могли пригодиться для фильма-сказки. Он ввёл в действие фильма зачин, который исполняли «народные сказители» (в четырёх его последних фильмах сказительницу играла актриса Анастасия Зуева, внешне напоминавшая очень популярную исполнительницу народных песен Лидию Русланову). В детстве Саша Роу ещё застал подлинных сказителей-бахарей из простого народа; он понял, что с давних пор не только словесное содержание сказки, но и её, так сказать, декламационная подача для маленьких слушателей подчинялась правилам определённого стиля. Черты народного сказочного повествования Роу максимально переносил в свои фильмы-сказки.