От меня не ускользнуло, что первый мужчина, привлёкший мой взгляд после смерти Танцора — со своими 6 футами 4 дюймами и 240 фунтами[37] — напоминал Риодана. Есть два типа мужчин, которые меня привлекают, и они редки как сам ад: гениальные, сексуальные, полные чудес, чистые как бескрайнее небо и лёгкие в общении; или гениальные, сексуальные, нечеловечески сильные, закалённые безжалостным опытом и трудные в обращении. Мне нравятся крайности.
Риодан был темным и элегантным, его сильное тело струилось в угольно-сером костюме от Версаче и отделанной едва заметной вышивкой белой рубашке, серебристо-чёрный галстук подходил к его глазам, широкий браслет поблёскивал на запястье, кончики замысловатых татуировок выглядывали из-за накрахмаленного белого воротничка, на ногах — тёмные итальянские туфли. Он был таким же дихотомическим, как и его клуб — утончённость на поверхности, первобытный зверь внутри. Его подбородок покрывала тёмная щетина, и — я легонько вдохнула — от него приятно пахло. Я не помню, чтобы от него так приятно пахло. Тусклый свет единственной лампочки, освещавшей прихожую за ним, бросал тени на царственные черты его лица. Древний, лощёный, раздражающий мужчина, который неизменно выводил меня из равновесия. Или заставлял чувствовать себя до боли живой. Я хочу его. Он сводит меня с ума.
Он долгое время удерживал мой взгляд. «Красивая по любым стандартам, в любом столетии, в любом мире, женщина», сказали его глаза.
Я приказала своим глазам опустеть. Изумрудное мелководье нежно лизало волнами берег. Никакого бесконтрольного цунами.
Когда я начала спускаться по последнему пролёту, он сказал:
— По чему во мне ты скучала больше всего, Дэни?
Помимо его темно-бархатного голоса с экзотическим акцентом, его ясной, нефильтрованной манеры видеть меня; его способности подтолкнуть мой мозг на более высокую скорость; его бесконечных вызовов; и того, как он, казалось, всегда понимал, что я чувствую, даже когда я сама не понимала?
— Умно, — холодно сказала я. — «Больше всего» подразумевает, что я скучала по многому. Я вообще о тебе не думала.
— Тебе нужно перестать убирать в коробки вещи, которые тебя беспокоят.
Я прищурила глаза.
— Не твоё дело, как я организую свой мозг.
— Моё, когда я являюсь получателем хаоса, возникшего в результате.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Когда ты отказываешься думать о проблеме, она остаётся неизменной, ровно в том же состоянии, в котором ты её упрятала.
— Именно в этом и смысл убирания в коробку. Проблема умирает. Больше не может на тебя влиять. Чертовски эффективная тактика.
— В краткосрочном периоде — да. В долгосрочном — рецепт катастрофы. Когда ты в следующий раз сталкиваешься с явлением, чувства по поводу которого ты убрала в коробку, тебя подкарауливают подавляемые, неразрешённые эмоции.
— Твой смысл от меня ускользает, — натянуто сказала я. Не ускользал. Просто он мне не нравился. Никто никогда не принуждал меня разбираться с моим дерьмом. Я привыкла к этому. Я скучала по этой его привычке. Даже если я отрицала его логику за то, что она, черт подери, такая логичная.
— Если бы ты думала обо мне, пока меня не было рядом, то этим утром в Честере ты бы не превратилась в идеальный шторм противоречивых эмоций.
Правда. Не собиралась в этом признаваться.
— Это никак не связано с тобой. У меня был ПМС, и я была голодна.
Он слегка улыбнулся.
— Понятно. Значит, вот как мы будем играть в это. Без белья или стринги?
Моё лицо мгновенно исказилось от злости.
— Что?
Он расхохотался.
— Ах, Дэни, это одна из многих вещей в тебе, по которым я скучал. Когда твои глаза вспыхивают, твоя кожа вспыхивает, и ты становишься ещё охренительно прекраснее. Пока я отсутствовал, я представлял твоё лицо во время одной из твоих тирад — важно расхаживающая, яростная и в высшей степени закалённая. Я скучал по этому. Расскажи, по чему ты скучала во мне. Должно быть, я то и дело ускользал из твоей коробки.