Бриз сделал паузу. Рот приоткрыт, сильные, покрытые веснушками пальцы сжимают сигару, в светлых голубых глазах сквозит удовлетворение.
— Что ж, — сказал я, — раз он все равно собирался сознаться, это уже неважно. Думаете, он признает себя виновным?
— Конечно. Думаю, да. Мне кажется, с помощью Палермо он может отделаться непредумышленным убийством. Но ручаться, естественно, не могу.
— Зачем Палермо его защищать?
— Хенч ему вроде бы нравится. С такими, как Палермо, приходится считаться.
— Понятно, — сказал я. И встал. Спенглер покосился на меня сияющими от удовольствия глазами. — А как насчет девицы Хенча?
— Молчит как рыба. Хитрая, шельма. Ничего не можем с ней поделать. В общем, чистая работа, не придерешься. Вы, надеюсь, возникать не станете? У вас свое дело, у нас свое. Вы меня поняли?
— Она, кстати, тоже высокая блондинка. Может, и не первой свежести, но все же высокая блондинка. Возможно, Палермо она и устраивает?
— Черт, как это я не подумал. — Он задумался, но потом отогнал от себя мою идею: — Не похоже, Марло. Класс не тот.
— Никогда не известно, как она будет выглядеть, если помоется и протрезвеет. Класс имеет обыкновение растворяться в алкоголе. Вам от меня больше ничего не нужно?
— Вроде бы нет, — его сигара целила мне прямо в глаз. — И все-таки я бы послушал вашу историю. Хотя настаивать теперь я, пожалуй, не имею полного права.
— Как это благородно с вашей стороны, Бриз, — сказал я. — И с вашей, Спенглер. Желаю вам обоим всего самого наилучшего.
Когда я выходил из комнаты, они следили за мной, разинув рты.
Я спустился на лифте в большой мраморный вестибюль, вышел, сел в машину и выехал с полицейской стоянки.
24
Мистер Пьетро Палермо сидел в комнате, которая была бы точной копией викторианской гостиной, если бы не шведское бюро красного дерева, религиозный триптих в позолоченных рамках и большое распятие слоновой кости. Полукруглый диван, старинные стулья с резными спинками и тонкими, кружевными салфетками на ручках. На серо-зеленом мраморном камине часы из золоченой бронзы, в углу лениво тикают старинные напольные часы, а на овальном столе с мраморной крышкой и изящными резными ножками красуются искусственные цветы под стеклянным колпаком. На полу толстый ковер с цветочным узором. Даже горка со старинной посудой: фарфоровые чашечки, статуэтки из стекла и фаянса, всевозможные вещицы из слоновой кости, разноцветные блюдца, набор старинных солонок причудливой формы и другие безделушки.
На окнах длинные кружевные занавески, но сторона южная, и в комнате много света. Как раз напротив окна той самой квартиры, где был убит Джордж Энсон Филлипс. Внизу залитая солнцем, пустая улица.
Высокий итальянец со смуглой кожей и красивыми пепельно-седыми волосами прочел мою визитную карточку и сказал:
— У меня есть двенадцать минут. Что вы хотели, мистер Марло?
— Это я нашел вчера труп в доме напротив. Убит мой друг.
Он внимательно изучил меня своими холодными черными глазами:
— Люку вы сказали иначе.
— Люку?
— Управляющий. В моем доме.
— С незнакомыми я особенно не откровенничаю, мистер Палермо.
— Правильно. Но я тоже незнакомый, а?
— Вы человек влиятельный, с положением. С вами можно говорить. Вы вчера меня видели. Описали меня полиции. Очень точно, как они говорят.
— Si.[3] Я хорошо вижу, — сказал он совершенно спокойно.
— Еще вы видели, как из дома вышла высокая блондинка.
Опять изучающий взгляд:
— Не вчера. Два-три дня назад. Я вчера говорил полиции, — он щелкнул длинными смуглыми пальцами. — Полиции, да!
— А вчера вы видели посторонних, мистер Палермо?
— Можно заходить и выходить через черный ход. Есть запасная лестница на втором этаже, — он взглянул на часы.
— Тогда понятно. Скажите, сегодня утром вы видели Хенча?
Его глаза лениво пробежали по моему лицу:
— Вам сказала полиция, да?