Боярчиков привстал на руках, недовольно заморщился. Думал, уборщица пригремела.
Но увидел хозяина, засветился в торопливой улыбке, проворно подбежал, в поклоне открыл.
— Здравия желам, Василий Витальевич! — гаркнул молодо милиционер.
— Ясно… У вас что, дома нет, апостол,[2] что тут спите?
— Ка-ак… нет? — не понял Боярчиков. — Есть, Василий Витальевич! Ещё ка-ак есть! Вечное вам благодарение! Вашими хлопотами вырвата трехкомнатная резиденция. Лоджия десять, кухня двенадцать, санузелок невоссоединённый…
— Дома бы и спали.
— Да в другие разы, конечно, в рукавице.[3] А сейчас… По службе… Как бы… охраням…
— Кого и от кого?
— Вас от разных…
— Давно уже как бы охраняете?
— Всю перестройку!
— Хоть на одного разного напоролись?
— Бог миловал… Ни на одного-с…
— Вот и хорошо. Скажите, вы не пробовали как-то иначе устроить свою жизнь? В институт никуда не поступали?
Боярчиков ценил, когда начальство с ним заговаривало. Значит, за равного держит! И для крепости связи пускался в угодливую шутливость.
— Как никуда? В заборостроительный поступал.
— И что?
— Мимо! Только апропиндосился… Недобор пол-очка. Ну не картёжная игра эти институты?
— Но и жизнь проспать под дверью… Чего мучиться? Чего тут в обнимку с телефоном читать Храпницкого?[4] Идите домой. Спите по-людски. Разделся и под тёплый бочок к законной духовочке…
— Да эт…
Боярчиков замялся. Посуровел лицом. Задумался надолго. Он не мог поймать, говорил первый в шутку или на крутом серьёзе?
— Идите, идите, — подпихнул словом Колотилкин. — Никакого дежурства отныне у нас больше тут не будет.
Делать нечего.
Пузанистый Боярчиков хлопнул себя фуражкой по руке, как бы смахнул пыл, и поплёлся, напевая тихонько себе под нос:
Вроде шёл домой, но очень подивился, что ноги сами по привычке привели в отделение.
«Гхм… гармонь-мать… Голова вела домой… Ноги доставили в собачий домик. Это неспроста».
Кругом было пусто. Ранища несусветная.
С тоски Боярчиков шатнулся в кабинет задумчивости. Всласть накурился на горшке.
Вышел из аппассионаты[5] и, потягиваясь, в полноте чувств пропел — горлышко прочистил:
Чем же заняться?
На ум ничего не шло.
Он грустно уставился в окно.
Чем же заняться? Ждать начальника? Доложить по форме всё как есть? Пускай тогда и решает?
Но когда приплавится начальник? А ну чего сключится в райкоме? Кинутся искать виноватого. И виноватым будет Боярчиков! Как минимум. Без письменного указания бросил в районе пост номер один!
«Этот взбалмошный москвичок, может, перегрелся на своей столичанке-тачанке. На него бзык и наедь. А я, пенёк кудрявый, слушай?!.. Всё! Культурный досуг закрывается!» — приказал он себе и пожёг назад в райком.
На всём скаку влетел Боярчиков в райком. И вытянулся у тумбочки с телефоном. Приложил руку к козырьку.
Пост номер один взят под государственную охрану!
3
Правда так жестока, что жестоко называть её правдой.
А минутой раньше в кабинет к Колотилкину вжал из-за двери голову незваный гость.
— А-а, фермер Заложных! Смелей. Что за беда пригнала вас в столь ранний час?
— Вот эта беда… — Николай поставил на стол сумку. — Вот эта беда и пригнала к вам в рейхстаг…[6]
— Показывайте.
— Да не-е… Напервах расскажу… Нешироко… Вкратцах… Как всё попало ко мне…
— Ну-ну.
— Ну… Вчера… Воскресенья… Проспал. Позжей солнца вскочил. Ел не ел, побёг косить своим охламонам. Кажинный ить день подай пожевать, оне выходных не признают. Уже в сумерках сосед на велике. Иди, твою приснодеву военком вот-вот кольнёт одноразовым шприцом. Я к соседу на багажник и домой. В хате тишина. На пальчиках к сарайке — колются. По свинячьему прихрапу ухватил. Тронул дверь — не задёрнута. Я топорок за спину и туда. Наткнулся на горку амуниции — под мышку! Сгодится в хозяйстве! Теперько вот в сумке…
— С поличным! Хор-рошо… Поверьте, я займусь этим паскудником. Кобелина! Он у меня узнает, почём сотня гребешков! — пристукнул по столу Колотилкин и вяло подумал: «Мимо гороху да мимо смазливенькой канашки так не пройдёт этот полутурок Дырокол. Утрамбовал-таки козелино ещё одну…» — Оставляйте и спокойно идите. Партвыволочка ему гарантирована.