— Что с тобой? Тебе плохо?
— Нет. Это все ботинки.
— А что с ботинками?
— Они мне жмут.
— Что с ними произошло? Они намокли?
— Нет. Они на два размера меньше, чем моя нога.
— Чьи же они?
— Мои.
— Я тебя не понимаю. А ноги у тебя не болят?
— Ноги болят невыносимо.
— Так в чем же дело?
— Я тебе сейчас все объясню, — говорит человек, сглатывая слюну. — У меня в жизни мало радостей. Действительно приятных моментов в последнее время все меньше.
— и?
— Эти ботинки меня просто убивают. Я ужасно страдаю, это правда. Но через несколько часов, когда я приду домой и сниму их, представь себе, какое наслаждение я испытаю! Какое наслаждение, приятель! Какое наслаждение!
— Правда, это похоже на сумасшествие? И это оно и есть, Демиан, это оно и есть.
Таковы, по большей части, наши правила воспитания. Я думаю, моя позиция — это тоже крайность, однако стоит примерить ее на себя, как костюм, чтобы понять, как он на тебе сидит.
Я считаю, что ничего стоящего нельзя добиться с помощью усилий.
Я ушел от него, думая о его последней фразе, грубой и разящей наповал:
— Усилия нужно делать… только при запоре.
Столярная мастерская «Эль сьете»[9]
— Кроме тупоголовых есть еще люди, не принимающие ничью помощь, — пожаловался я.
Толстяк удобно устроился и рассказал мне:
За городом стоял маленький домишко, что-то вроде небольшого ранчо. В передней его части располагалась мини-мастерская с кое-какими станками и инструментами, а позади — две комнаты, кухня и совсем простенькая ванная.
Однако Хоакин не жаловался. За последние два года столярная мастерская «Эль сьете» стала популярной в городке, и он зарабатывал достаточно, чтобы не тратить свои скудные накопления.
В то утро он, как всегда, встал в половине седьмого, чтобы увидеть рассвет. Но он так и не смог дойти до озера, потому что в двухстах метрах от дома наткнулся на тело раненого и искалеченного юноши.
Хоакин упал на колени и приложил ухо к его груди… Там, в глубине, сердце из последних сил старалось поддержать то, что еще оставалось от жизни в этом грязном теле, провонявшем кровью и спиртным.
Хоакин сходил за тележкой и погрузил на нее юношу. Придя домой, он переложил тело на свою кровать, разрезал на нем лохмотья и осторожно обмыл его водой с мылом и спиртом.
Юноша был пьян и зверски избит. У него были порезы на руках и спине, а еще сломана правая нога.
В течение двух следующих дней вся жизнь Хоакина сосредоточилась на заботах о здоровье его незваного гостя: он лечил и перевязывал раны, закрепил сломанную ногу между двух досочек и поил юношу куриным бульоном маленькой ложечкой.
Когда молодой человек пришел в себя, Хоакин был рядом и смотрел на него с нежностью и тревогой.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Хорошо… мне кажется, — ответил юноша, рассматривая свое отмытое и вылеченное тело. — Кто обо мне заботился?
— Я.
— Почему?
— Потому что ты был ранен.
— Только поэтому?
— Нет, еще мне нужен помощник.
И оба от души рассмеялись.
Наевшийся и отоспавшийся, не выпивший ни единой рюмки с тех пор, Мануэль, так звали юношу, быстро пошел на поправку.
Хоакин пытался обучить его своему ремеслу, Мануэль изо всех сил старался увильнуть от работы. Неоднократно Хоакин внушал ему, испорченному разгульной жизнью, мысль о преимуществах честного труда, доброго имени и добропорядочной жизни. Иногда казалось, что ему удавалось достучаться до Мануэля, но два часа или два дня спустя тот не просыпался вовремя или забывал выполнить работу, порученную ему Хоакином.
Прошло несколько месяцев, и Мануэль окончательно поправился. Хоакин отдал ему самую большую комнату в доме, долю в бизнесе и первую очередь в ванную в обмен на обещание целиком посвятить себя работе.
Как-то ночью, пока Хоакин спал, Мануэль решил, что шести месяцев воздержания было вполне достаточно и что одна рюмочка ему совсем не помешает. На случай, если Хоакин вдруг проснется среди ночи, он закрыл дверь своей комнаты изнутри и вылез через окно, оставив зажженной свечу, чтобы казалось, что он дома.
За первой рюмкой последовала вторая, а там и третья, четвертая, и еще, и еще…
Он распевал песни со своими собутыльниками, когда мимо бара под рев сирены проехали пожарные. Мануэль не подумал ничего плохого, пока на рассвете, шатаясь, не добрался до дому и не увидел толпу, собравшуюся на улице.
В пожаре уцелели только часть стены, станки и кое-какие инструменты. Все остальное уничтожил огонь. От Хоакина осталось только четыре или пять обуглившихся костей, которые и похоронили на кладбище под плитой, где Мануэль попросил выгравировать такую эпитафию: