Некто Владимир К., сын известного ранее профессора хирургии, защищая честь профессора Пирогова, написал мне: «…Хирург вы были никакой…»
А другой «Некто», скажем, Тер-Оганесян – талантливый член команды академика Медицинской и Большой академии – бросил мне в Russian Surginet: «…Вы мало оперировали… и все операции – сплошные осложнения…»
Конечно, я был «никакой хирург». Именно потому за совместную работу на Пирогова и Давыдова мне и дали доктора медицинских наук по разделу «Онкология», сертификат «Хирург высшей категории», место ведущего научного сотрудника ВОНЦ АМН СССР…
Именно за это покойный Пирогов просил меня «помогать» с диссертациями «его» ученикам – все пять диссертаций получились написанными одним стилем.
Именно поэтому все публикации по теме «рак пищевода» до 1991 года, где на первом месте стоит имя Пирогова, а позже – и имя Давыдова, написаны всё тем же одним стилем – всё составляет разделы моих кандидатской и докторской диссертаций.
Но я и правда был никакой хирург в Москве.
Я стал настоящим хирургом в Африке – и это и есть моё обретение Бога в Африке.
Хороший я хирург или так себе?
А хрен его знает…
Это у вас, господа, совковая отрыжка.
Почему хирург обязан быть «великим»? «от-Бога»?
А куда вы денете примерно 100 000 других хирургов России???
Я не претендую на звания «великий, классный, хороший» – я просто работаю хирургом… всю свою жизнь.
И если я – хирург в африканском буше, то, спрашивается, могу ли я соревноваться по части отрезания и зарезывания с каким-нибудь московским академиком? Ну, наверное, нет.
Но я могу понять величие и низость любого академика – у меня для этого хватает московского опыта работы в крупнейших онкологических центрах России.
А вот сможет ли всякий великий академик работать на моём поле – сложный вопрос.
159. Bat boy
Это было ещё в ту пору, когда я и понятия не имел о цифровых камерах. Было много интересных больных, чьи фотографии могли составить гордость Санкт-Петербургской кунсткамеры. Вот моя самая первая ценная клиническая африканская находка. Мальчик с болезнью Реклингхаузена: помимо кожных проявлений заболевания у ребёнка имелись характерные нарушения позвоночного столба… Я уже было навострился оперировать ребёнка, но при рентгенографии у него была выявлена двусторонняя пневмония – это остановило меня. Я отправил пациента в Преторию, где он умер после операции.
160. I'm 95 years young!
Вчера в 13:00 доктор Омар, специалист-терапевт, позвонил мне с просьбой посмотреть его больного с опухолью средостения. В 18:00 я взял больного в операционную: сделал ему бронхоскопию, а потом открыл грудную клетку – опухоль оказалась нерезектабельной, я иссёк для гистологии несколько метастатических узлов. Такая быстрота организации возможна только в частном госпитале – в государственном решение проблемы заняло бы несколько недель.
В частном госпитале всякого больного после открытия грудной клетки помещают в отделение интенсивной терапии – надёжнее для больного и доходнее для врача и госпиталя. Я отвёз больного в ICU, где краем глаза заметил свою бывшую пациентку, переданную мною по просьбе родственников молодому хирургу-буру, который пошёл на повторную операцию по поводу якобы «Dieulafoy’s[83] lesion – perhaps recurrent… or Kasabach[84] – Merritt[85] syndrome». Хирургическое вмешательство закончилась резекцией проксимального отдела желудка и удалением селезёнки, что оказалось слишком много для этой 70-с-чем-то-летней женщины – больная уже около 4 недель находится на искусственной лёгочной вентиляции, ей наложили трахеостому, она на внутривенном тотальном питании, чрезмерно отёчна. Она так и не приходила в сознание после операции. Всё это один к одному соответствует случаям из книги профессора Z «Жизнь ничего не значит за зелёной стеной».
Дело не в возрасте. Я никогда не видел в своей жизни столько старых людей – чёрных и белых – в прекрасном виде, сколько мне довелось увидеть в Липоповии. Вот уж действительно – в Липоповии самый лучший в мире климат.
На прилагаемом снимке женщина, которая на мой вопрос: «How old are you?» – ветила: «I am 95 years young!»