В субботний вечер следующего дня второй этаж графского дворца сиял множеством огней. Сквозь оконные проемы было видно, как снуют туда-сюда слуги, поднося блюда с изысканными яствами и кубки с лучшими винами из графских погребов. Граф Рамон Беренгер созвал курию комитис [31], чтобы в кругу ближайших сподвижников решить кое-какие вопросы и отпраздновать успешное завершение мурсийской кампании, после которой на них пролился настоящий золотой дождь из мараведи, теперь эти деньги благополучно покоились в графской сокровищнице.
В связи с этим троны супругов стояли в разных концах зала, и каждого из них сопровождала своя свита. Возле трона графа стояли его приближенные: вегер Ольдерих Пельисер, сенешаль Гуалберт Амат, епископ Барселонский Одо де Монкада, главный нотариус Гийем де Вальдерибес, высокородный Понс Бонфий-и-Марш и, наконец, сиятельнейший Эусебий Видиэйя-и-Монклюз, дворцовый судья, разбиравший тяжбы благородных аристократов. Был здесь, разумеется, и советник Бернат Монкузи, а также Кабрера, Перельо, Монтаньола и еще множество благородных семейств графства.
Под большим балконом разместилась Альмодис со своим маленьким двором. Здесь были ее духовник Эудальд Льобет и капитан ее личной охраны.
Жильбер д'Эструк, первая придворная дама Лионор, донья Бригида, донья Барбара, Дельфин и двое маленьких принцев, Рамон и Беренгер, одетые как взрослые. Позади стояла старая няня Хильда, держа на руках малышек.
Шум голосов все нарастал, пока звон колокольчика в руке графа не заставил всех умолкнуть. Голоса стихли, подобно откатившемуся прибою, и голос графа отдался эхом в самых отдаленных уголках зала.
— Поднимем кубки, друзья мои, во славу Господа! Угроза самого позорного поражения обернулась для нас большой победой. Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Даже если бы мы взяли Мурсию, мы бы все равно не получили бы столь огромной суммы, которую получили в качестве выкупа за нашего венценосного заложника, гостившего во дворце на протяжении последнего года. Благодарю вас, друзья мои, за веру и терпение. Теперь мы сможем расплатиться с долгами и вознаградить каждого по заслугам. Особенно щедрый дар получит церковь, что поддерживала нас своими молитвами в минуты бедствий и лишений. — Услышав эти слова, епископ слегка поклонился. — Город, в лице присутствующего здесь вегера, тоже получит награду, — с этими словами граф протянул кубок с вином Ольдериху де Пельисеру. — И конечно, все мои друзья-графы, которые привели войска под мои знамена, будут вознаграждены по заслугам.
По залу раскатился голос Эрменьоля д'Уржеля.
— Многие лета графу Барселонскому!
— Многие лета! — подхватили все.
— Прошу вас лишь об одном: наберитесь ещё немного терпения, — продолжил граф. — Осталось лишь подсчитать прибыль от этого предприятия, а это не так-то просто. Не зная точной суммы, я не могу выплачивать долги. Но будьте уверены: вы все получите, что вам причитается.
После этого, подняв кубок с вином, граф провозгласил:
— За наши будущие победы! За наши завоевания и союзы, которые приведут к еще большему процветанию нашего графства, и лично за вас, мой дорогой советник Бернат Монкузи, чья дальновидность и проницательность принесли нам такую удачу!
Советник, раздувшийся от гордости, словно жаба, принимал поздравления присутствующих, поддержавших тост своего сеньора — пусть даже и не все при этом были искренни, но весьма учтивы. Лишь два человека в зале не подняли бокалы. Первым был Эудальд Льобет, духовник графини, который держал себя со спокойным достоинством. Другим — Марсаль де Сан-Жауме, переживший немало горестей за время пребывания в заложниках, теперь он чувствовал себя забытым, неоцененным и униженным.
Гости, отяжелевшие от съеденного и едва держась на ногах от выпитого, один за другим покидали дворец.
Наконец, оставшись вдвоем в уединении алькова, графская чета смогла спокойно поговорить. Сидя перед зеркалом, графиня расчесывала рыжие волосы гребнем из слоновой кости и коралла; граф уже лежал в постели, с нетерпением ожидая графиню, чтобы вместе с ней отпраздновать окончание этого прекрасного дня. Но его жена не спешила.
— Рамон, супруг мой, я готова вам рукоплескать. Я всей душой восхищаюсь, как вам удалось при таком стечении неблагоприятных обстоятельств превратить всё в блистательную победу.
— Благодарю. Нам причитается треть от полученной суммы, десять тысяч мараведи. Из остальных я выплачу долг, который висит на нас после приобретения Каркассона и Раза, а также расплачусь с войсками и союзниками: пусть все знают, что граф Барселонский всегда выплачивает долги, — рассуждал граф, сидя на кровати и любуясь отражением жены в зеркале. — Альмодис, я знаю, что всегда могу рассчитывать на вашу помощь. Говорю вам это, как своему боевому товарищу; вы ведь не просто жена воина.
— Ну, если вы считаете меня своим боевым товарищем, то почему бы вам не вознаградить и меня?
— Что я могу вам предложить? Все, чем я владею, и так принадлежит вам.
— Разумеется, — с улыбкой ответила Альмодис. — Но у меня тоже есть определенные обязательства.
— И насколько велики эти обязательства?
— Во-первых, бесплатная похлебка, которую я ежедневно раздаю беднякам в церкви, весьма дорогое удовольствие для моего кармана; во-вторых, женские монастыри, которым я покровительствую, тоже требуют немалых расходов; и, наконец, хотя я стараюсь об этом не говорить, у меня есть свои маленькие женские капризы.
— И насколько велик мой долг?
— Я могла бы удовольствоваться двадцатой частью вашего дохода.
— Это очень большие деньги, дорогая супруга.
Альмодис встала, сбросила халат и, прикрытая лишь распущенной гривой рыжих волос, направилась к огромному ложу.
— Полагаю, не дороже того удовольствия, которое я собираюсь доставить вам сегодня ночью.
— Как всегда, вам удалось меня убедить, дорогая. Не говоря уж о том, что именно эту ночь мне бы не хотелось провести за дверями нашей спальни.
89
Бернат Монкузи не находил себе места от бешенства. Он знал, что прибыли еще два корабля с драгоценным грузом, который дал возможность освещать город в ночное время, и Марти Барбани — несомненно, с согласия вегера, посмел ничего ему об этом не сообщить. Таким образом, Бернат имел случай убедиться, что Марти не шутил, и то, что казалось пустой бравадой зарвавшегося юнца, на самом деле — суровая реальность. К тому же новый владелец лавок Марти отказался платить пошлину. Ели этот наглец полагает, будто может безнаказанно смеяться над ним, то он сильно заблуждается. Никто во всем графстве не смеет смеяться над Бернатом Монкузи — тем более сейчас, когда к нему особенно благосклонны звезды, когда сама судьба ему улыбается, а граф лично представил его самым могущественным семействам графства.
Хорошо еще, что этот наглец, посмевший угрожать ему судом, не сможет осуществить свои угрозы. Даже если он все же подаст жалобу в суд, ни один судья не возбудит дело. Кроме того, ни один человек, не имеющий дворянского герба или звания графского советника, не имеет права судиться с ним. Несомненно, следовало бы воспользоваться своим положением, чтобы наставить этого глупца на путь истинный. Бернат не готов отказаться от тех выгод, что приносит торговля черным маслом, а в будущем, как подсказывало ему чутье и опыт, доходы от нее станут поистине баснословными.
Бернат, прекрасно знавший слабости графа, решил в тот же вечер воспользоваться ими, усыпив бдительность своего сеньора при помощи лести, и втянуть его в рискованную игру.
Он явился во дворец, богато разодетый, и, войдя в приемную, долго расхаживал туда-сюда под расписным потолком, слушая, что говорят о нем другие просители. Он благоразумно удалился в дальний конец приемной, и к тому времени, когда его пригласили в зал, толпа уже успела вдоволь обсудить, что его даже на аудиенцию вызывают вне очереди.
Двери открылись, советник со всей живостью, насколько позволяло грузное тело, проследовал через огромный зал и, остановившись на почтительном расстоянии от графа, низко поклонился.