Когда все приготовления были закончены, семья по совету стариков решила назначить похороны на вторник, рабочий день, во избежание лишней сутолоки. В этот вечер в доме остались лишь члены семьи; в таком уединении им предстояло провести три дня накануне похорон.
Марти решил вернуться домой и заняться своими делами, которые пришлось забросить в связи с этим печальным событием, и теперь в спешном порядке требовалось решить некоторые вопросы, связанные с перевозкой и доставкой грузов.
В свете двух огромных фонарей у ворот его дома он разглядел Омара, стоявшего у входа вместе с двумя вооруженными слугами. Марти ничуть не удивился, поскольку после этой истории с фальшивыми мараведи атмосфера в городе чрезвычайно накалилась. Люди, которые прежде приветливо здоровались друг с другом, перекидываясь веселыми шутками, теперь спешили укрыться в своих домах, пугливо озираясь, не идет ли кто следом. Несмотря на то, что улицы теперь были освещены, резко увеличилось число грабежей, и городской страже оказалось не под силу выставить из города всех чужаков, скрывающихся в домах друзей и знакомых. Поговаривали, что подземелья тюрьмы Палау-Менор давно переполнены, и теперь всех пойманных преступников отправляют в бараки, наспех построенные за городскими стенами, а судьи только тем и заняты, что оглашают бесчисленные приговоры.
Омар бросился ему навстречу.
— Сеньор, не следует вам ходить по улицам в одиночку в такой поздний час, — заметил Омар. — У нас есть люди, которые могли бы вас сопровождать. Никто не говорит, что вы должны быть трусом, но храбрость не равна безрассудству. У вас слишком много врагов, ваше положение и богатство многим внушает зависть. И все они будут только рады, если с вами что-то случится.
Движением руки Марти остановил словоизлияния верного слуги.
— Хватит причитать как старуха, Омар. Лучше скажи, какие новости? Как Руфь?
— В кабинете вас дожидается капитан Жофре, — сообщил Омар. — Что же касается сеньоры, то она весь день не выходила из своей комнаты и даже не притронулась к еде, хотя донья Мариона приготовила ее любимые блюда.
— Даже в сад не выходила?
— Только на минутку на закате, вместе с Аишей, но я не слышал звуков арфы. А через дверь доносятся рыдания.
Они подошли к дверям. Двое мужчин почтительно поприветствовали Марти и направились своей дорогой, а на стене угадывались тени караульных.
Они пересекли конюшенный двор и начали подниматься по мраморной лестнице.
— В котором часу пришёл капитан Жофре? — спросил Марти.
— Его корабль бросил якорь в полдень. Кто-то уже успел сообщить ему о постигшем нас несчастье, и разгрузив корабль и перевезя груз с «Эулалии» на берег, он сразу бросился к вам, чтобы хоть немного утешить в горе и рассказать, как прошло плавание.
— Скажи ему, что я сейчас приду, — велел Марти. — Но сначала проведаю Руфь.
В просторном вестибюле на втором этаже они расстались. Прежде чем направиться к себе, Марти остановился перед комнатой девушки.
Он деликатно постучался, за дверью послышался шорох одежды, и он догадался, что Руфь поднялась с кровати и направилась к двери.
Через минуту послышался ее тихий голос, охрипший от слез.
— Спасибо, Омар, мне ничего не нужно.
— Это не Омар, это я, — откликнулся Марти. — Пожалуйста, откройте.
Негромко щелкнула задвижка, и дверь приоткрылась. Марти пришел в ужас при виде лица Руфи. Спутанная масса черных волос спадала на ее бледное, изможденное лицо, а в покрасневших от слез глазах застыло отчаяние.
— Вы позволите? — спросил он.
Девушка посторонилась, чтобы он мог войти.
Едва войдя в ее комнату, Макси почувствовал, какая боль, должно быть, поселилась в нежном и беззащитном сердце девушки. Он готов был отдать полжизни, чтобы взять в ладони ее лицо и покрыть его поцелуями, но увы! — это было единственное, чего он не мог сделать. На смятой постели еще сохранился след ее тела, а на столе стоял поднос с нетронутой едой, который Андреу Кодина принес для нее с кухни от Марионы, приготовившей для Руфи лучшие блюда.
— Руфь, так нельзя, — мягко произнёс Марти. — С позавчерашнего дня вы не проглотили не кусочка.
— Прошу вас, Марти, не заставляйте меня! Что бы я ни делала, все напоминает об отце.
— Не думаю, что ваш отец хотел бы, чтобы вы морили себя голодом. Так что все-таки поешьте.
— Когда похороны? — спросила она.
— В среду вечером.
— Я хочу быть там.
— Вы же знаете, насколько это опасно. Вы не должны...
— Я и сама знаю, что не могу вернуться в дом отца, поскольку это всех обесчестит. Но никто не мешает мне прийти на кладбище Монжуик.
— Я бы вам не советовал. Тем самым вы дадите повод врагам семьи Бенвенистов донести на вас.
— Там будут моя мама и сестры, — напомнила Руфь. — Я знаю, что их мужья считают меня опозоренной, но мне на это наплевать. Я хочу послать отцу последний поцелуй — пусть даже издалека, а если повезёт, то положить на крышку его гроба лепестки белых роз из сада, который он так любил.
Подавив глубокий вздох, Марти кивнул.
— Хорошо, пусть будет так. Я не могу отказать вам в просьбе, но вы должны отдохнуть и хоть что-нибудь съесть.
— Обещаю, что сделаю это, если вы дадите слово, что позволите мне пойти на похороны.
— Хорошо, даю слово. Но все будет так, как я скажу.
— Я согласна на все, лишь бы быть там.
— В таком случае, ешьте и отдыхайте, а я еще должен повидаться с капитаном Жофре: он как раз пришвартовал «Эулалию» к одному из «мертвяков» [39], принадлежащих нашей компании.
— Мне бы тоже хотелось повидаться с ним.
— Сегодня уже не получится, подождите до завтра, вам нужно отдохнуть.
— Спасибо вам за всё, Марти, — произнесла она. — Если вам не трудно, скажите Аише, чтобы она поднялась ко мне. Ее присутствие и ее музыка меня успокаивают.
— В таком случае, отдыхайте.
— Спокойной ночи.
Оставив Руфь наедине с ее горем, Марти спустился на второй этаж и направился в главную гостиную, где его ждал Жофре. Бывалый моряк, продубленный всеми морскими ветрами, стоял возле окна, глядя на улицу. Услышав за спиной шаги, он обернулся, и во множестве мелких морщинок, притащившихся в уголках его глаз, засветилась улыбка. Друзья крепко обнялись.
Выпустив друг друга из объятий, они стали рассказывать, что произошло с каждым за время разлуки.
— Осуждение Баруха представляется мне самым страшным из судейских преступлений, — произнес Жофре. — Да падет его кровь на всех, кто имел к этому приговору хоть какое-то отношение.
— И тогда мой друг Бернат Монкузи провалится прямиком в пекло, — печально ответил Марти.
— И как же ты намерен этого добиться? — спросил Жофре.
— Он был главным виновником этого злодеяния, а потому для меня дело чести — перекрыть источники его доходов.
— Открой глаза, Марти! Смерть стоит у тебя за спиной.
— Не беспокойся, я смогу за себя постоять.
— А как чувствует себя Руфь? — осведомился Жофре.
— Плачет дни напролет. Все никак не может примириться со смертью отца и прислушаться к голосу разума, не хочет признать, что ей теперь нельзя оставаться в Барселоне. А кроме того, ее родственники не желают иметь с ней дела. Но самое главное, она подвергает себя большой опасности.
— Жизнь — рискованная штука, сам знаешь.
— Разумеется, — ответил Марти. — Но одно дело, когда враги строят тебе козни; это я еще могу понять, в конце концов, у них есть для этого причины. Но у меня в голове не укладывается, когда людей травят и убивают без всякой вины, исключительно из-за происхождения или вероисповедания.
— Такое случается сплошь и рядом, друг мой. Думаю, это вообще свойственно человеческой природе. Если бы ты, христианин, жил среди мавров, к тебе относились бы точно так же. Когда похороны?
— Во вторник вечером на кладбище Монжуик, когда евреи заняты своими делами.
Между друзьями повисло скорбное молчание. Наконец, Марти решил рассказать ещё об одной проблеме, которая больше всего его беспокоила.
— Руфь хочет туда пойти.
39
«Мертвяками» называли крупные скалы на морском дне, в старину их использовались в качестве буев для швартовки кораблей.