«Уехал в Америку парень…»
Уехал в Америку парень —Наш сосед по квартире.И где-то в престижном бареНосит аперитивы.
Не лидер и не красавец,Он не был в жизни устроен.И, видно, замучила завистьК счастливчикам и героям.
А если б взял себя в рукиИ проявил бы характер,Не бегал бы по Кентукки,Где ни сестер, ни братьев.
А, может, виновна Россия,Что потерялся парень.И не нашел в себе силыПоверить, что не бездарен.
Что место за ним осталось,Как футболисту бутсы…
И просит мамина старостьСына домой вернуться.
C’est la vi[1]
Я с грустью заметил:Счастливые годыПроходят по сердцу и жизниБыстрей…А годы, в которых и боль,И невзгоды,Так долго пороюСтоят у дверей.
Нам тоже свой куш огорченийОтмерен.И классик когда-то сказал:«C’est la vie…»
Но мы свои горести на двое делим,А радости множим на силу любви.
С натуры
Однажды как-то поутруЗураб во сне сказал Петру:«Как Вам сидится на коне,Куда вознес Вас Фальконе?»
И Петр сказал ему:«Зураб!Хочу с кобылы на корабль…На корабле хочу поплыть.И чтоб вокруг Москва была.Чтоб золотились купола.Хочу…И так тому и быть…!»
Зураб ответил:«Я готов…»
И встал сей памятник Петров.
Куба
Мы прилетели на остров Свободы.В зеленый его интерьер.И вернулись в былые годы,В бывший СССР.
Та же здесь красота и бедность.Социализм без прикрас.Молча встали навстречу бедамБатраки и рабочий класс.
Нас не зря поразила с ходуИх веселая доброта.Куба вправду остров Свободы,Если счастлива беднота.
А кубинки здесь так красивы!Что ни девочка – топ-модель.Как вписался б в пейзаж РоссииТемный цвет под ее метель.
А на красочном Варадеро, —Где гулял только дядя Сэм, —Все – от рома и до модерна —Дружбе отдано насовсем.
Мы идем по ночной ГаванеМимо парков, дворцов, лачуг,Через грусть воспоминаний,Обернувшихся счастьем вдруг.
«Я еще молод…»
Я еще молод…Но старомоден.И два начала живут во мне.В своих пристрастиях я свободен,И при людях, и наедине:Могу отдать последние деньги,Чтобы купить антикварный стол.И хотя его в доме поставить негде,Я буду рад, что его приобрел.
И некую гордость в душе изведав,Я рассажу за столом друзей…А завтра его подарю соседуНа радость жене своей.
И все потому, что я очень молод.Мне нравится так неожиданно жить,Чтобы всегда у тебя был поводОценить молодую прыть.
А старомодность моя в одном лишь, —Я вновь тебе признаюсь в любви…И верю – ты только это и вспомнишь,Когда оборву я причуды свои.
Стена плача
Почетный гость из северной столицыЧитал псалмы у горестной Стены…Он рад бы на иврите помолиться,Да не были слова припасены.
Потом записку в щель вложил он робко,А что за просьба в ней —Для всех секрет…
И вдруг Стена ответила негромко —«Но у меня, простите, столько нет…»
«Холмы в снегу…»
Холмы в снегу…И город в снегопаде.Иерусалим притих и побелел.И столько снега навалило за́ день,Что все мы оказались не у дел.
Не выйти, не проехать – мир в сугробах.Мы переждем ненастье как-нибудь.Но даже телик был в прогнозах робок,Боясь хорошей вестью обмануть.
И только утром снег угомонился.И тут же начал таять на глазах.Сугроб вдали, как лодка возле пирса,Спустился вниз на белых парусах.
Покаянье
В то прохладное утро расстался я с ТверьюИ помчался в Москву по пустому шоссе.И неслись вслед за мной золотые деревьяВ первозданной своей невозможной красе.
Вдруг увидел я лик Николая Второго.Он печально смотрел в свою горькую даль.И успел я прочесть три взволнованных слова:«Прости нас, Государь!»