Но слова эти были им сказаны не из скромности. «Середка» для таких людей — это значило ни за что не отвечать. На «середке» тебя не заметят, на «середке» можно хватать все, что попадется под руку. Он напоминал мне вола, который после ночной обильной пастьбы, запряженный в арбу, все равно тянется за травой, растущей у дороги, и щиплет ее, щиплет.
Не знал, никогда не думал, что судьба отведет ему в моей жизни такую роль.
Когда мы, его сверстники, мечтали о будущем, он уже определился в жизни. Когда мы искали денег, чтобы отправиться на учебу, он откладывал красненькие под чипту[4], копя деньги на калым.
Промелькнули зима, весна, лето. Я молча любил Марьям. По-прежнему встречи наши с глазу на глаз были редки, разговоры коротки. Юсуп с трудом и риском устраивал нам случайные, невинные свидания. Он часто меня спрашивал:
— Ну, поцеловал?
Я отрицательно качал головой. Юсуп негодовал.
— Ну что ты за человек? Разве не понимаешь, что девушки любят смелых. Она, думаешь, тебя оправдывает, что ты ее в святые произвел? Напрасно, очень напрасно ты себя так ведешь, — горячился Юсуп, — вот встретит какого-нибудь храбреца — будешь вздыхать, да поздно будет.
Я устал от навязчивых вопросов друга и однажды, не выдержав его упреков, соврал:
— Да, целовал.
— Мужчина! — просиял Юсуп и восторженно ударил меня по плечу. — Настоящий мужчина!
Я смотрел на Юсупа, и мне было очень стыдно. Мне было стыдно не за себя, что солгал, а за Юсупа, который ждал от меня этого признания.
Чем старше мы становились, тем ощутимее чувствовали разницу наших характеров. Мы смотрели на мир каждый по-своему. Меня раздражало, что Юсуп как-то все приземляет, упрощает, его выводило из себя, что я выдумываю всякие сложности, требовал «решительных действий», он считал, что любовь именно и заключается в поцелуях, а все остальное выдумки. «Молятся только аллаху», — повторял он где-то услышанную фразу. Мне было грустно, мне казалось, что мы с Юсупом потеряли что-то главное, очень ценное в нашей мальчишечьей дружбе.
— Ну, ну, не красней, — покровительственно хлопнул он меня по спине. Но я покраснел еще больше.
Нет, Юсуп, я не поцеловал Марьям ни тогда, ни позже. Я просто солгал, чтобы не быть смешным в твоих глазах, как сделал бы на моем месте, пожалуй, каждый, когда бы к нему вот так бесцеремонно приставали с вопросами, обвиняя в трусости.
Осень того далекого года была необычайно богатой. Кукуруза, хлеб и бахчи уродились на славу. Самим колхозникам было с урожаем не управиться. Техники тогда в колхозе, кроме грузовых машин, не было никакой. Пришлось прекращать занятия в школе, всем нашлась в поле работа.
Неуемны, буйны ветры в Кумыкской степи, часто они дуют неделями. Но этот вечер был поразительно тих, будто природа застыла в ожидании: «А что сделает человек, если я успокоюсь?» А «человек» уже несколько дней собирался поджарить молодую кукурузу, да ветер мешал. И я, старший на уборке, все откладывал эту затею. А сегодня уступил просьбам ребят.
На поляне разожгли большой костер. Издали он, наверно, казался вспыхнувшим посреди степи стогом сена. Наши темные огромные тени маячили у костра, и казалось, что это сказочные дэвы[5]собрались к огню.
Марьям тоже была у костра, она сидела против меня. Лицо ее то розовело в отблесках играющего пламени, то скрывалось в пелене дыма.
Огонь костра располагает к откровенным разговорам, как легкое похмелье. Но Марьям молчала. Она не то скучала, не то ждала чего-то, поглядывая по сторонам, всматриваясь в темноту. Ее не задевали ни наши шутки, ни остроты, она казалась безучастной ко всему, что происходило вокруг. Даже петь не стала, как мы ее ни упрашивали, хотя всегда пела охотно.
Я улучил момент и, разломав надвое большой початок, бросил ей половинку в подол платья. Она очнулась от своих дум, удивленно осмотрелась вокруг и, поняв, от кого послание, мягко улыбнулась, улыбнулась как-то удивительно мило и застенчиво, как улыбалась на свете одна Марьям.
Круг у костра постепенно редел, нужно было бить отбой. Но я не торопился, понимал, что такая ночь не повторится. Было что-то необычное, трогательное и чистое в этой прохладной, звездной ночи, в догорающем костре, в красных искрах. Эта ночь навсегда останется в памяти.
Было что-то светлое в этом незапланированном костре, не в таком «пионерском костре», когда сначала, запинаясь, прочтут по бумажке доклад и потом попоют, поиграют тоже по заранее разработанной программе и поставят птичку, что провели воспитательное мероприятие. «Куда лучше так, как сегодня», — думал я.